Ты знала, на что идёшь, уговариваю себя, пытаясь убедить, что всё это необходимая мера. Ещё один вдох, и я выхожу из-за угла как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за соседнего коридора выбегают несколько солдат. Я трачу на сомнение всего один миг, когда огромные глаза, повернувшегося солдата, встречаются с моими, пуля уже летит в его сердце, второй даже не успевает выйти, как я уже стреляю, попадая ему прямо меж глаз.

“Не выстрелишь, выстрелят в тебя”, — звучат слова Алека в моей голове, заставляющего меня ежедневно по несколько часов все последние дни оттачивать меткость выстрела. Это было куда легче, чем метание мортэмов, но и то, и другое стало у меня получаться очень даже хорошо. Главное видеть цель, слушать своё тело, всё остальное руки сделают сами. На сей раз Алека я слушала хорошо.

Два-восемь, вот какая разница между мной и Елаем, когда он расправляется с последним солдатом.

— Остальные в том отсеке, — указывает он на дверь, когда я подхожу к нему, — я слышу как минимум восемь сердцебиений, и ещё несколько гибридов, закрытых вон там. Очевидно, они спрятались здесь, когда мы вошли. Одно неизвестно: рабочие это или солдаты.

От выброса адреналина в кровь у меня немного дрожат руки, когда Елай передаёт мне одну из двух ключ-карт, зажатых меж его окровавленных пальцев. Та, что оказывается у меня, тоже испачкана размазанной кровью, и я начинаю думать о том, что с каждым разом моё отношение к крови меняется, меньше брезгливости, словно это обычная грязь. Я убираю карту в карман на запястье, Елай же готовит свою, чтобы открыть ею дверь, так он затратит меньше времени. И на сей раз он не спрашивает, готова ли я, прикладывает карту и с удара ногой открывает дверь, сразу нацеливая пистолет. Первый выстрел приходится точно в грудь, стоявшего на карауле солдата, он просто не успевает отпрыгнуть в сторону. Второй тоже: действия Елая такие чёткие и быстрые, что я вижу только как меняется его ракурс, а четверо солдат уже лежат мёртвыми на полу. Я осторожно следую за ним, благодаря неизвестно каких Богов, что на сей раз мне не приходится стрелять. Оставшиеся четверо живых — лаборанты. Они сидят в углу, прижавшись друг к другу, несколько напуганные, глаза единственной женщины и вовсе блестят от скопившихся непролитых слёз.

Елай встаёт прямо перед ними, держа их всех на прицеле. И я понимаю страх лаборантов, надо видеть леденящее душу его отчужденное выражение лица, говорящее, что они для него ничто, ноль жалости, Елай помнит всё, в особенности то, что ни у одного из них не было жалости к нему, когда он был всего лишь ребёнком, у которого Виктор забрал часть души. Возможно, никто из них никогда и рядом не стоял с ним, но для него это сейчас не имеет никакого смысла. Главное — они работают на Виктора.

— Где Виктор? — его голос звучит гладко, но это опасная гладкость, как лезвие раскалённого ножа, разрезающего лёд.

Даже моё нутро сжимается, когда я представляю, что будет, если он не получит ответ. Женщина и вовсе не выдерживает, с её уст срывается короткий утробный звук, который она тут же пытается подавить, чтобы оно не превратилось в рыдание. И я уже понимаю, почему ей именно сейчас становится так страшно — они не знают. Самый мужественный из них чуть выдвигается вперёд, чтобы закрыть собой женщину, он уже готовится расплатиться за свой ответ:

— Мы не знаем, — и это звучит на удивление стойко, без дрожи в голосе и колебаний.

Возможно, он пережил когда-то и не такое. Зная методы Виктора, уверена, что у каждого из них имеется абсолютно другой страх перед ним. Елай это тоже знает, поэтому то и не верит ни единому слову. Но что удивляет, он не стреляет, а мельком смотрит на меня.

— Им могли внушить никогда не выдавать его.

Теперь я понимаю, почему он сразу не убивает их, у них могут быть ответы. Но только Елай тут бесполезен, это его кровь использовал Виктор, чтобы разработать сыворотки, а вот я… Невольно во мне растёт сопротивление, я не хочу делать этого, перед глазами так и стоит образ Виталия, повторяющего одно и то же по кругу, лишившийся остатков разума. Я не хочу больше переборщить, мы планировали отпускать невиновных, а под таким моральным давлением не уверена, что смогу сосредоточиться и сделать всё правильно. Тут просто вопрос в другом: есть ли у меня выбор? Моя заминка вызывает тут же недоумение со стороны Елая.

— Лена…

Я глубоко втягиваю воздух и убираю пистолет, беря себя в руки. Мне не требуется спрашивать, с кого начинать, женщина слишком напугана, чтобы с лёгкостью взять её эмоции под контроль, двое мужчин, сидящих слева от неё, выглядят держащимися стойко из последних сил, моя цель — самый отважный. Он собранный, его разум далёк от эмоций, понимающие глаза не отводят от меня цепкого взгляда. Когда я подхожу к нему и сажусь напротив, его челюсть становится плотно сжатой, он знает, кто я такая, и знает, что ему понадобится больше сил. Мне искренне интересно, верен он Виктору по-настоящему или всё же у того есть что-то на него. Я не смотрю ему в глаза, выражающую адскую ненависть, но это сразу же просачивается в меня стоит мне только коснуться его кожи — как огромная, тёмная волна обрушивается на меня, что даже приходится глубоко глотнуть воздух, чтобы заставить себя поверить, что я не захлёбываюсь наяву. Мужчина так силён духом, что мне приходится бороться с его внутренним напором, пытающимся вытолкнуть меня изо всех сил. Мои ногти впиваются глубже, я наклоняюсь вперёд, точно пытаюсь помочь себе физически, и тогда с его рта срывается шипение, а потом неясный звук. Он что-то пробует сказать: слов не разобрать, но ядовитая интонация его каркающего голоса обжигает. Я понимаю всё за мгновение — слишком короткое, чтобы успеть что-то сделать, когда откуда не возьмись в его руке оказывается оружие, а уже в следующую секунду мои глаза распахиваются от яростной боли, сжигающей всю мою гортань.

“Гори в аду”.

Вот, что он сказал мне, прежде чем выстрелить.

Он падает замертво раньше, чем я успеваю схватиться за шею. Затем падает женщина, второй мужчина, третий, мой разум осмысливает всё чересчур отдалённо, я даже не сразу понимаю, что мои пальцы становятся влажными и липкими. Все мысли сосредоточенны только на воздухе, его нет, я глотаю его как рыба, выброшенная на берег, но ничего не чувствую, это не помогает, воздух не проходит. Ниже затылка всё начинает колоть, по позвончнику скатывается жжение, а ещё через мгновение всё тело отказывает. Надо мной оказывается Елай, его глаза горят диким огнём.

— Где он? — требует Елай.

Я понимаю его с первого раза, но ни сказать, ни показать не могу. Я бы даже сейчас усмехнулась беспокойству Алека, так тщательно проверяющего, что я не забуду, где лежит магнит. Не забыла, вот только толку от этого всё равно нет. Елай ощупывает мои карманы, но их слишком много, чтобы сразу отыскать его. Он психует, движения резкие, а взгляд всё время обращается к моим глазам, словно в них может быть хоть какой-то ответ. Но они тупо уставлены вверх, мне не больно на этот раз, по крайней мере не в том месте, куда пришёлся выстрел, боль давит на лёгкие, требующие кислорода. Я по-прежнему думаю только о том, как хочу ощутить воздух. Сердце с усилием совершает каждый удар — тяжёлый, мощный и редкий.