Чем ближе к очередному шлюзу, тем многолюднее становился ржавый мир. Тут кружились потоки людей, следующие в разных направлениях, ведомые невидимыми силами.

Харпад знал свою цель. После восстанавливающего сна в его голове не осталось сомнений. Он свернул вправо и притормозил. Тут все входили в один из шлюзов, один за другим, четверками, почти по-военному. Идентичная колонна прошла в противоположную сторону. Оптимизация. Он прошел через следующий пассаж, неотличимый от предыдущего и другого шлюза. Громоздившийся возле ворот мусор говорил о том, что они оставались все время открытыми.

Он свернул еще несколько раз, без малейших сомнений, куда идти. Программа в его голове безошибочно вела его. Он вошел в более узкий коридор, ведущий внутрь сооружения, вместе с другими спустился лифтом на десять, а может, пятнадцать метров и миновал очередные двери. Прошел по кладке через зал, освещенный так ярко, что вынужден был зажмурить глаза и двигаться на ощупь, с ладонью на перилах. Внизу, между рядами двухметровых растений, работали люди в темных очках. Он миновал узкий коридор, два поворота и спустился по ступеням в место, которое его ждало. Сюда он стремился. Он ощутил облегчение, что наконец добрался. Начал без лишнего промедления.

Он стоял между двумя неизвестными и безразличными ему людьми. Его руки двигались сами по себе, умело отделяя светлые семена от остатков красной кожуры и мякоти, которые не сняла машина. Он прочесывал пальцами медленный поток воды в длинном желобе и вылущивал плохо очищенные семена. Он мог бы остановить руки, пальцы, приказать им делать что-то другое или не делать ничего, но это требовало больше силы воли, чем оставить все как есть. Это как дышать. Это происходит само собой, а если контролировать это, то нужно сосредоточиться. Только зачем переставать дышать? Это неприятно.

Очищенные семена он бросал назад в желоб, а вода толкала их дальше, где такую же работу делали другие люди. Далее, за поворотом желоба, люди вылавливали семена и сгружали их в большие резервуары. В зале было двести человек, может даже больше, и конвейерная лента и каналы с водой, что вели дальше. Где-то там плоские, горячие резервуары с высокой температурой жарили содержимое, а при случае нагревали окружающую среду. Именно отсюда доносился тот интенсивный запах, который Харпаду был хорошо знаком.

Одна пронизывающая мысль перед тем, как сознание улетит, оставляя тело, работающее как автомат.

Теперь он знает, откуда берется кофе.

* * *

Его скрутило от голода, но он все еще не мог заплатить за настоящую еду. Оставалось только месиво из компа. Месиво из компа… не звучит как что-то съедобное. Ближайший стоял между магазином с одеждой и ювелирным прилавком.

Харпад прошел рядом с непрерывным людским потоком, нажал на кнопку компа и посмотрел на бижутерию, продаваемую с прилавка старой женщиной. Это был нелицензированный продукт, брошки, колечки и ожерелья, сделанные вручную из проволоки, цветных камушков и стекла. С другой стороны висели цветные платья, рубашки, штаны. Откуда здесь взялась одежда, если из компиляторов выходят только одинаковые комбинезоны?

С миской и стаканом воды он прошел к ряду низких контейнеров, на которых ели и другие люди. С удовольствием проглотил первую ложку. Наверное, он привыкнет к металлическому вкусу и даже перестанет его замечать.

— Вольф с тобой разговаривал, — прозвучало рядом.

Харпад повернулся. Коротко постриженные седые волосы и острые глаза показались ему знакомыми. Еремия.

— И без него знаю, что что-то с тобой не так, — добавил Еремия.

— Я вообще этого не хотел. Спасибо за такую помощь.

— Я не твой охранник, только помогаю тебе тут устроиться.

— Почему я?

Еремия усмехнулся и ткнул в него пальцем.

— Потому что ты другой. Я говорил, что с тобой что-то не так. Не отчаиваешься от того, что ты тут, как все другие вначале.

— И планирую побег?

— Ох ты ж. — Старик засмеялся и опустил голову, как будто этот вопрос смутил его. — Ох…

— Почему ты просто не отвечаешь?

Еремия засмеялся и обернулся, словно мечтая оказаться подальше отсюда.

— Почему? — настаивал Харпад.

Еремия взял себя в руки и с сожалением ответил:

— Это тема, которая… Как бы это… Мы не говорим об этом.

Он вздохнул с облегчением, но Харпад не собирался сдаваться.

— У тебя в голове блокада, — сказал он. — Общественная черная дыра.

Еремия замолчал. Создавалось впечатление, словно он хотел уйти, но остался.

Харпад крутил в пальцах ложку и ощутил что-то необычное на подушечках. Кожа была сморщенной и сухой, словно он долгое время держал руки в воде.

Что он сегодня делал? Помнил только несколько минут, когда вместе с другими шел по коридору, чтобы через минуту вернуться и заказать месиво из компа. Что было до этого? Жизнь, которую он помнил, состояла из последних нескольких минут! Его начала охватывать паника, когда он внезапно разблокировался. Он вышел из Стыка, потом этот падающий старик и крысопес. Вольф, бар с девушкой, одетой в занавеску. Это было вчера, если определение «вчера» имело тут хоть какое-то значение. А сегодня… полоскание семян кофе и пробел, который он уже не сможет заполнить.

— Случилось что-то странное, — сказал он медленно. — Я попал в особенное место. Множество людей работали как автоматы. Я тоже это делал, полоскал и очищал зерна кофе.

— Ты работал. Я тебе говорил, что работа — это привилегия. Сначала попадаешь на легкие занятия.

— Не понимаю…

— Все работают, если не слишком стары, как я. Ну, почти все. Когда тебя настигает Зов, ты идешь туда, куда он ведет, и делаешь то, что он приказывает. Если он застигает тебя во сне, так даже лучше. Ты не просыпаешься, только сны исчезают. Работа тебя не касается. Тело работает, сознание выключено. Ты просыпаешься, когда закончишь. Тогда у тебя есть время для себя, делаешь, что хочешь, только боль в спине говорит, что в этот день твоя работа состояла в ношении тяжестей. Мало кто помнит саму работу. Зачем? Я, наверное, медленно работал и делал много ошибок. Я так думаю. Старость. Однажды Зов не пришел. Я не знал, что с собой делать, куда идти. Работа делает тебя свободным.

— И так каждый день? — Харпад ел остывшую кашу. — Некоторое время я не помнил… кто я.

— Память возвращается неохотно, не полная. Но это хорошо, потому что ты забываешь и плохие вещи. Посмотри на тех, — он указал на людей, сидящих под стеной и глядящих в пространство. — К некоторым память не возвращается вообще. Я не знаю, их ли это выбор, или просто так получается. Они не помнят, кем были, за что сюда попали. Они не помнят даже, что делали вчера. Когда прекратится Зов, они просыпаются, как новорожденные. Предаются простым удовольствиям и идут спать, чтобы утром начать все заново. Им так хорошо. Люди-однодневки.