должен помочь другим участникам переговоров прийти к соглашению. Естественно, при этом сам он отстаивал германские интересы.

Несмотря на предварительные договоренности, по отдельным вопросам на конгрессе развернулась достаточно напряженная борьба. На пленарных заседаниях «железный канцлер» заботился о том, чтобы обсуждение было по возможности четким и конструктивным, а все спорные вопросы решались в ходе двусторонних встреч. Меньше всего он хотел, чтобы у кого-либо из участников создалось ощущение давления со стороны Германии. По настоянию Бисмарка заседания шли каждый день, кроме воскресенья, результаты обсуждений протоколировались и раздавались на руки участникам во избежание разногласий. Канцлер внимательно следил за происходящим и порой предлагал компромиссы, с которыми с облегчением соглашались все стороны. Работа оказалась тяжелой; несколько месяцев спустя Бисмарк вспоминал, что спал очень мало, его мозг превратился в «бессвязную желеобразную массу», и только выпив две-три пивных кружки крепкого портвейна, он мог сосредоточиться[670]. В этом наверняка было известное преувеличение, однако несомненно, что ему пришлось нелегко.

Итогом конгресса стала существенная ревизия Сан-Стефанского мира. В частности, вместо единой «большой Болгарии» создавалось два территориальных образования, одно из которых пользовалось практически полной независимостью, а второе получило лишь широкую автономию в рамках Османской империи. Это был классический компромисс, при котором каждому пришлось идти на уступки и никто не был полностью доволен достигнутым результатом.

Исключение, пожалуй, составлял лишь Бисмарк, который смог привести Восточный кризис к благополучному завершению. В течение каких-то трех лет он благодаря событиям на Балканах превратился в глазах всей Европы из нарушителя спокойствия в его гаранта. Его авторитет на международной арене укрепился. Однако «железному канцлеру» все же не удалось избежать упреков, в первую очередь со стороны Петербурга. Здесь были недовольны необходимостью отказаться от части плодов Сан-Стефанского мира и в результате, как писал Швейниц, «представили значительный успех поражением»[671]. Ответственность за это «поражение» возложили на Бисмарка. Российские политики и общественное мнение обвиняли германского канцлера в том, что тот лишил страну плодов победы и не оказал российской дипломатии поддержку, на которую она была вправе рассчитывать. Бисмарк не оставался в долгу, заявляя, что русские относились к нему как к нерадивому слуге, недостаточно расторопно угадывавшему и исполнявшему их желания[672]. Масло в огонь подливал и экономический фактор: таможенная политика обеих стран вызывала нарастающее взаимное недовольство.

Имперский канцлер все в большей степени склонялся к сближению с Австро-Венгрией. Это может показаться удивительным, ведь в свое время он сам предостерегал от того, чтобы привязывать «наш красивый и прочный фрегат к источенному червями старому австрийскому кораблю»[673]. Однако с тех пор ситуация изменилась. Во-первых, Бисмарк действительно опасался формирования антигерманской коалиции и хотел по меньшей мере исключить из нее монархию Габсбургов. Во-вторых, он рассчитывал, что сближение между Берлином и Веной отрезвит петербургских политиков и принудит их к большей уступчивости. «Прогуливаясь по лесу с хорошим другом, который вдруг стал подавать признаки безумия, — объяснял Бисмарк свою логику, — будет правильно положить в карман револьвер; однако при этом можно оставаться любезным»[674].

Нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что к союзу с Австрией Бисмарка толкали многие группы интересов внутри страны. Идея сближения с «братьями по крови» оставалась в высшей степени популярной во всех кругах немецкого общества и у всех политических сил, включая Партию Центра, с которой канцлер как раз в это время искал сближения. На союзе настаивали и военные. В такой ситуации союз с Веной приобретал для «железного канцлера» большое внутриполитическое значение. Однако на этом пути существовало серьезное препятствие в лице Вильгельма Г, дорожившего династической дружбой с Россией и не желавшего ничего и слышать о направленном против нее соглашении.

В этой ситуации Бисмарк действовал двумя путями. Во-первых, он подавал австрийцам недвусмысленные сигналы о готовности к сближению; во-вторых, стал провоцировать российскую дипломатию. Так, в начале 1879 года германские власти под предлогом карантина против чумы запретили ввоз скота из России, а в международных комиссиях, созданных для воплощения в жизнь конкретных решений Берлинского конгресса, германские представители перестали поддерживать российские предложения. Реакция не замедлила последовать: 15 августа Александр II отправил своему дяде, германскому императору, личное послание, вошедшее в историю под именем «письма-пощечины». Российский император упрекал родственника в неблагодарности, жаловался на Бисмарка и завершал письмо зловещей фразой: «Последствия могут иметь опустошительный характер для обеих наших стран»[675].

Правда, в Петербурге быстро поняли свою ошибку и постарались ее загладить. В начале сентября Вильгельм I встретился со своим племянником на пограничной станции Александрово. Российский император взял свои слова назад и постарался восстановить родственную дружбу. Монархи расстались в лучших отношениях.

Бисмарк был крайне недоволен произошедшим, тем более что время поджимало: в августе до Берлина наконец дошли слухи о скорой отставке Андраши. Его преемником мог оказаться человек, менее склонный к прогерманскому курсу. 27–28 августа 1879 года руководители внешней политики двух империй встретились в Гаштейне. Здесь они договорились о подписании оборонительного союза. При этом Андраши настаивал на том, чтобы союз имел исключительную направленность против России. На первый взгляд это делало договор неравноправным, поскольку конфликта с империей Романовых следовало опасаться в первую очередь Австро-Венгрии; в случае же германо-французской войны Вена не обещала ничего большего, чем благожелательный нейтралитет. Однако на самом деле такое условие всецело отвечало интересам Бисмарка: союз фактически исключал возможность сближения Вены и Парижа. Сам «железный канцлер» был бы не против пойти и на более масштабное сближение; у него возникла идея формирования интеграционной структуры, напоминавшей Германский союз в его лучшие годы. Однако в Вене пойти навстречу так далеко оказались не готовы, опасаясь превращения в германского сателлита.

Теперь «железному канцлеру» предстояло уговорить своего монарха. В сентябре он обрушил на Вильгельма I целый поток меморандумов, призванных доказать опасность России и необходимость союза с монархией Габсбургов. «С Австрией у нас больше общего, чем с Россией, ~ писал он еще из Гаштейна. — Наше немецкое родство, исторические воспоминания, немецкий язык, интерес венгров к нам — все это способствует тому, что союз с Австрией в Германии популярнее и, возможно, устойчивее союза с Россией»[676]. В Петербурге, заверял Бисмарк, правит бал уже не Александр II, а стихия «захватнической и воинственной славянской революции», с которой российский император не в состоянии совладать[677]. Поэтому «Россия будет сохранять мир, если она будет знать, что немецкие державы едины в своем намерении обороняться и лишены каких-либо агрессивных планов. Однако, если это единство не будет осуществлено, она в обозримом будущем нарушит мир»[678]. Чтобы добиться своего, канцлер даже объединил усилия с