Однако оба царя сохранили церковную политику своего отца – фактор, безусловно способствующий сохранению (пока еще) единства государства: едва ли Римская империя перенесла бы новый церковный раскол в тех условиях, в которых ей предстояло начинать жить в IV в. Напротив, твердое следование царей Никейскому и Константинопольскому Соборам позволило сохранить единство Церкви.

В свою очередь Церковь выступила якорем спасения для гибнущей Римской государственности и ее величайшей культуры, а также обеспечила возможность межкультурного и политического общения между Западом и Востоком еще на многие столетия. В последующих событиях практически уже не видно попыток восстановить арианство, хотя, безусловно, ариане еще во множестве проживали в Империи – достаточно напомнить хотя бы о готах. Для них, в частности, арианство все еще было разрешено, хотя само по себе медленно и верно сходит со сцены.

Конечно, и Аркадий, и св. Гонорий заметно уступали своему царственному отцу в характере и политических дарованиях. Можно ли считать это виной самих царей? – вопрос, конечно, риторический. Они не стали новыми «феодосиями» и «константинами», но по-своему делали все для того, чтобы бурлящая, атакуемая со всех сторон варварами Римская государственность не распалась окончательно и восстановилась во всем блеске своей славы при их ближайших преемниках.

«Гений Рима, – писал Э. Гиббон, – умер вместе с Феодосием, который был последним из преемников Августа и Константина, появлявшихся на полях брани во главе своих армий, и власть которого была всеми признана на всем пространстве Империи»[605]. Действительно, старая эпоха безвозвратно уходила, унося с собой незабываемый аромат древней римской культуры. Наступало время новой цивилизации, утреннюю зарю которой провозгласили события времен детей св. Феодосия Великого.

Внешне приход сыновей святого императора к власти не отличался от уже знакомых сценариев: их горячо признало войско и весь народ; были принесены соответствующие клятвы верности сенаторами и лицами остальных сословий, духовенством и судьями. Но имелась существенная разница между Римской империей времен Диоклетиана и государством, где правили дети св. Феодосия Великого. Вплоть до 395 г. разделение верховной власти никак не связывалось с делением Империи на две или более частей. Напротив, она всегда понималась как единое и неделимое государство.

Внешним выражением этого единства служило обозначение летоисчисления именами двух консулов, один из которых назначался в Риме, а второй – в Константинополе. Выражением внутреннего политического единства государства являлись правовые акты императоров, которые публиковались о двух и более именах независимо от того, исходили они от Западного государя или от Восточного василевса. Кроме того, фигура св. Феодосия Великого была столь монументальна, что западный двор и состояние провинций, находившихся под властью Валентиниана II Младшего, почти полностью зависели от него.

Теперь же интересы обоих дворов постепенно начали расходиться, для чего имелись объективные причины. Святой император по-своему решил готский вопрос на Востоке, сделав варваров союзниками и открыв им самый широкий доступ к государственным должностям. Но на относительно спокойном от варварских набегов Западе эта проблема была менее актуальна; там по-прежнему довлела прирожденная римская аристократия, крайне обеспокоенная тем, что после победы над Евгением готам была открыта дорога в их ряды. Даже в тех случаях, когда варвары оказывались полезными, их судьба была предрешена, как история любого политического временщика.

Кроме того, военные силы Империи были явно истощены и не имели возможности равномерно обеспечить безопасность границ, а кочующие то там, то здесь варвары мало задавались вопросом об интересах Рима, решая, какая очередная провинция (западная или восточная) станет очередным объектом их алчного поиска добычи. Поэтому уже через короткое время оба двора начинают заботиться о своих провинциях, исподволь подстраивая свою местную политику под вполне понятный и объяснимый принцип: «Сегодня умри ты, а завтра – я».

Зависеть от настроений другого двора на противоположном конце Вселенной не хотелось ни прирожденной римской аристократии на Западе, ни новой политической элите на Востоке. Каждая из сторон единого римского мира по-своему оценивала степень опасности варварского вторжения и, естественно, предлагала качественно разные, порой противоположные методы решения «готского вопроса». Принимать консолидированное решение, как это было раньше, стало уже едва ли возможно. После смерти св. Феодосия Великого это обстоятельство открылось во всей полноте, и, начиная с 395 г., оба августа становятся почти совершенно независимыми друг от друга в пределах своих территорий, а единство в политике начинает всецело зависеть от доброго согласия (или несогласия) обоих дворов[606].

Аркадий, унаследовавший от отца восточные провинции, достиг к тому времени 18‑летнего возраста. Чрезвычайно показательно, что покойный император, сам уроженец западных провинций, отдал восточные земли старшему сыну, тем самым подчеркнув приоритетное значение Востока для всей Священной Римской империи в целом[607].

Сам Аркадий родился в Испании еще в ту пору, когда его отец был частным человеком, но получил образование (блестящее, кстати сказать) уже в Константинополе. Внешне Аркадий мало напоминал св. Феодосия: он был небольшого роста, сухощавый и слабо развитый физически. Императора упрекали в вялости души и даже находили в нем робость характера, что, пожалуй, является явным преувеличением. Аркадий был чрезвычайно благочестив и много времени уделял Церкви, многократно отправляясь на поклонение мощам святых. С ним связывают перенесение мощей св. Самуила в Константинопольскую церковь Св. Фомы. Больше всего на свете он боялся оскорбить Церковь или вступить с ней в раскол, проявляя завидную щепетильность в церковных делах[608]. Его учителями были известный ритор Фемистий и диакон св. Арсений, позднее удалившийся в пустынь и прославленный Церковью[609].

Как и его отец, Аркадий был ортодоксальным христианином и ненавистником язычества. Уже в 394 г. от его имени был издан указ о запрещении языческих богослужений. В 397 г. по его повелению материал разрушенных языческих храмов Сирии направили на строительство мостов, дорог, водопровода и городских стен. А в 399 г. последовал указ о том, чтобы разрушить все языческие капища[610].