— Того ж лета (1342) вышел на Русь отпущен Царём из орды на Рязанское княженье князь Ярослав Пронский, а с ним посол Киндяк; и приидоша к Переяславлю и князь Иван Коротопол бился весь день, а на ночь побежал вон; и князь Ярослав сел в Растиславе… — говорит нам Троицкая летопись, представляя нам, очевидно, этого самого «даругу» и «таньманчу», хранителя печати и князя.

Печать, очевидно, и была символом этого государственного объединения, поскольку мы знаем, что слово печать, по-монгольски — тамга (откуда таможня), «осталось всюду, где были монголы, — в Тибете, в Индостане, в Персии, Туркестане и России» — читаем мы у А. Ремюза.

Итак, гарнизоны монгольских и местных войск, стоявшие в поместных пунктах, в городах, обеспечивали необходимый порядок; наличность даруги и его работа вели к тому, что производилась усиленная перепись ранее свободного населения всей земли и на него налагалась подать. Лица, особенно заслуженные пред татарской государственной властью, получали так называемые тарханные грамоты, в которых они объявлялись свободными от всех податей, от необходимости делить свою военную добычу с кем бы то ни было; более того, лица, такие «тарханы» имеющие, имели право на часть общей добычи с войны, могли входить, когда заблагорассудится, в царский шатёр, не спрашивая начальника стражи, и они были безнаказанны во всех своих ошибках и даже в преступлениях — до 9 раз.

Такие тарханные грамоты имела, между прочим, и русская церковь в лице митрополита; в них лица, принадлежащие к клиру, освобождались от мобилизации, а земли — от податей.

Другим важным средством связи и власти монголов была регулярная почта, подобно тому как арабы, распространяясь в калифате по Востоку, заимствовали от древних персов это учреждение, которое, между прочим, служило и целям разведки; точно так же почта была использована и монголами. Всюду на определённых расстояниях, по всему необозримому пространству империи Юань были раскинуты станки, по-монгольски — ямы (откуда и русское — ям, ямщик), где готовыми стояли лошади. В экстренных случаях скакали день и ночь эти «тройки» с колокольчиками, запряжённые в повозки.

Время монгольской власти на Руси было чрезвычайно важно для выработки русского национального и государственного сознания. Во-первых, монголы всё-таки были чужие люди, и подчинённость этим чужим людям била по самолюбию русских; да к этому подбивала и церковь, пользуясь от монголов всеми благами. Во-вторых, тут был налицо огромный административный аппарат, единый от Индокитая до Адриатического моря, аппарат, управляемый из Пекина, — Ханбалу.

— Посещение монголов, — пишет Костомаров, — должно было многому научить Александра (Невского) и во многом изменить его взгляды. Чрезвычайная сплочённость сил, совершенная безгласность отдельной личности, крайняя выносливость — вот качества, способствовавшие монголам совершать свои завоевания, — вот качества, противоположные свойствам тогдашних русских. Чтобы ужиться с непобедимыми завоевателями, оставалось и самим усвоить эти качества. Это было тем удобнее, что монголы, требуя покорности и дани, считая себя вправе жить на счёт побеждённых, не думали насиловать ни веры, ни их народности.

Вот на этой почве и вырос другой исторический тип, создавший Россию так, как мы её знаем, — Великий Князь Московский, уже не растрачивающий время в крамолах удельного периода, а сумевший объединить свою власть среди толчеи враждебных интересов князей, боярства и грекофильствующего духовенства.

Дело профессора генерала А. И. Андогского вступило теперь в определённую фазу; в данной у нас информации департамент народного просвещения Трёх Восточных Провинций квалифицировал деяние А. И. Андогского как «недоброкачественное» и предложил ему, директору I реального училища, подать в отставку и принять меры к пополнению растраченной суммы в определённый срок, в противном случае обещая предать всё естественному ходу событий, согласному с правовыми нормами.

Конечно, ничего иного и нельзя было ждать; поступок господина Андогского, как ни рассматривать его по существу, с формальной стороны является самой обыкновенной растратой доверенных ему по его должности подотчётных сумм; нужно только удивляться, как такой высококвалифицированный общественный и учёный работник, как А. И. Андогский, мог решиться пойти на это и — ещё более тому, как мог он оправдываться тем, что в денежном ящике оказались его обязательства на соответствующую сумму, очевидно воспроизводя этим известную в былом военном быту операцию заимствования «по документу».

Но ведь Андогский к этому времени не был командиром полка, и нельзя было отождествлять организацию реального училища с полковой организацией; формальная сторона дела должна была остаться формальной стороной, без каких-либо послаблений в этом отношении, как это в нашей газете было прекрасно выяснено господином Велизарием.

Какой оборот примет вся эта печальная история, мы увидим в будущем; в настоящее же время она интересует нас не со своей публично-правовой стороны, а со стороны общественной:

— Как она отобразилась на том, что считается «эмигрантским обществом» Харбина, в котором господин Андогский играл выдающуюся роль.

Должно сказать, что это отображение прошло и проходит в тонах крайне отрицательных и несимпатичных. Конечно, такие истории, подобные истории с господином Андогским, могут случиться в каждом том или другом более или менее объединённом и изолированном обществе; так, нам известны подобные случаи в иностранных колониях Шанхая. Но там по отношению к ним принимаются известные меры. Там колония под водительством своего консула принимает все меры к тому, чтобы ликвидировать инцидент бесшумно и безболезненно. Принятые им на себя его обязательства или произведённые траты погашаются, и виновник снабжается известной суммой, чтобы исчезнуть с горизонта.

Конечно, причиной таких действий являются не только альтруистические движения души, но и реальные выгоды; нельзя не понимать, что подобные действия так или иначе, а компроментанты для целой данной организации; будучи разглашены, они уже выходят за пределы того или иного круга и ложатся пятном большей или меньшей густоты на всё данное общество.

Думается, что и в инциденте господина Андогского дело обстоит точно так же; господин Андогский не является заурядным, незаметным членом российской эмиграции, одним из тех, которым безвозбранно той же эмиграцией предоставлено право замерзать на улицах холодными зимними ночами. Господин Андогский играл в белом движении и в эмиграции крупную роль; можно сказать, что он до известной степени представлял собой эмиграцию. Генерал-квартирмейстер всероссийского масштаба при Колчаке, профессор и начальник академии генерального штаба, городской голова города Владивостока, наконец и здесь, в Харбине, не заурядный «беженец», безвестный брат, имя которому «Ты, Господи, еси», а директор реального училища, воспитывающий детей эмиграции, деятельность которого руководилась попечительным советом из почётных граждан, — это степени высокие, и человек, стоящий на них, — крупная фигура.