И вот возникает известный печальный инцидент; скажите, пожалуйста, разве этот инцидент не ложится на эмиграцию в целом? Разве у хозяев этой страны, где все русские находят приют, не может возникнуть вследствие этого неблагоприятное мнение обо всех русских, то, что называется «порчей лица»?

Посмотрите, что делают — русские газеты. Они стараются и расстилаются вовсю, раздувая инцидент, марая грязью всё и всех, и откуда-то подозрительно отлично информируясь о всех перипетиях эмигрантской жизни. Дело Андогского становится символом эмигрантского житья-бытья.

Эмиграция — говорит об объединении; вот прекрасный случай продемонстрировать… Что? Объединение или разъединение?

Боюсь, что последнее.

В прекрасном старом фельетоне Тэффи рассказывается, что эмиграция держится только взаимноотталкиванием вместо взаимнопритяжения.

— Эмигранты с особой любовью, — пишет эта талантливая бытописательница, — приклеивают друг другу ярлыки «вор», «мошенник» и т. д.

Возьмите хотя бы историю с русским эмигрантом Зубковым; ходил человек «в безбрюк», и никто не обращал на него внимания; женился он на сестре императора Вильгельма, и, казалось бы, эмиграция должна была бы только радоваться, в её руках есть какая-то зацепка. Не тут-то было…

Вся эмигрантская печать дружно травит Зубкова; то, что Зубков дал в морду какому-то негру в каком-то кабаке, вызывает возмущение со стороны эмигрантских газет, и тот же Аминадо, взяв его за пуговицу, поучает в своём фельетоне, что-де это некультурно, непристойно и так далее…

Подобно тому как в доброе старое время русская журнальная братия ненавидела сытого мужика, эмигрантщина ненавидит как сытого эмигранта, так и сытого мужика, если бы он сейчас оказался бы в редких экземплярах в России; она старательно загодя охаивает и хулит всё, что из Назарета, что не согласно с её убогими, реденькими мыслями, она боится каждого дуновения ветерка со стороны в свои пыльные недра.

И мы видим, как в инциденте с Андогским ведёт себя местная эмиграция; постановление за постановлением, резолюция за резолюцией она исключает А. И. Андогского из всех своих организаций, брезгливо подбирая платье и всем своим преувеличенным, нарочитым видом показывая, что «она с этим господином не желает иметь ничего общего».

В этом отношении эмиграционный закон и обычай прост: упал — пропал… Только споткнись, немного подраненным, и тебя разорвут в клочки обычаем волчьих стай…

Инцидент с господином Андогским показывает не объединение, а разъединение эмиграции, полное падение её моральных и человеческих черт.

На днях к пишущему эти строки пришёл один офицер, деятельный и энергичный.

— Ну как в отношении дела Андогского? — задал я ему вопрос.

— Ну уж, батюшка, извините! — отвечал он мне. — Теперь — долой всех генералов!.. В чёрту! Вот они где у меня и у нас всех сидят…

И он показал на шею.

Генералы всех степеней и кантов, которые особенно стараются в угрызении лежащего! Помните и руководствуйтесь…

— Правильно, — сказал я ему, — правильно, — и повторил свой старый афоризм:

— Купец без денег не купец, генерал без солдат не генерал…

Я предчувствую ядовитый и гневный вопрос:

— А что же эмиграция должна делать? Собирать, что ли, объявить подписку в пользу Андогского?

— Нет, — скажу я. — Но она должна, во-первых, не радоваться падению своего же. Во-вторых, она своим авторитетом «общественного мнения» должна надавить кой на кого, которые и могут оказать помощь… И должны её оказать…

Инцидент с Андогским — экзамен для эмиграции, и, сдаётся, экзамен этот она не выдержит. А не выдержав экзамен, она явит миру своё настоящее лицо:

— Не страдающее, патриотическое, полное трагизма и боли за своё отечество, за «своих», а полупочтенное лицо, полное мелких дел и делишек…

И тогда единственным следствием того будет необходимость пересмотреть эту цитадель «эмиграции» и тех, кто туда забрался, чтобы отмежевать сильное, молодое, свежее и предприимчивое от обветшавшей чиновной и буржуазной рухляди, пропылённой и подопревшей.

Как известно всем русским интеллигентам, нужно руководствоваться уроками истории; так, когда в 1917 году разразилась революция, то видал я у многих добрых знакомых в руках толстые томы истории французской революции, откуда они и вычитывали, что должно с ними быть в ближайшем будущем…

На этой же точке зрения, как известно, стояли и марксисты; Маркс ахал и охал, что в 1871 году, во время Парижской коммуны они не успели захватить банки, почему и провалились, так как буржуазия, обладавшая средствами, сумела оказать достойное сопротивление… Вот почему во время российской революции марксисты, прежде всего, полезли в банки…

Эмигранты должны последовать этому примеру и начать искать в истории французской революции аналогий своему печальному положению; посмотрим, не пригодится ли и им что-нибудь оттуда заимствовать, чтобы утешиться в своём печальном житье-бытье…

Чему же учит история эмиграции французской революции?

Рассмотрим это по жгучим вопросам.

КОГДА ОНИ ВЕРНУТСЯ ДОМОЙ?

В истории эмиграции французской революции на сей предмет есть следующие указания: это решительно неизвестно! Граф д’Артуа, младший брат короля Луи XVI, предполагал, что он выезжает из Франции всего-навсего на три месяца.

Но известно, что сроки несколько затягиваются, так эти три месяца бравого графа д’Артуа затянулись с 1789 до… 1814 года…

Два старых епископа-эмигранта прогуливались в Сент-Джеймсском парке.

— Монсеньёр, — спросил один из них, — а когда мы будем во Франции?.. Я думаю — в июне!..

— Да, монсеньёр, зрело обдумав, я не вижу к этому препятствия… — отвечал другой.

Оказывается, зрелые обдумывания эмиграции отличаются некоторой, мягко выражаясь, неточностью… Срок этот растянулся для обоих архиереев на 20 лет.

К этому и надлежит готовиться.

СТОИЛО ЛИ УБЕГАТЬ ИЗ РОССИИ?

Из Франции удирать было решительно необходимо; правда, встречались голоса, доказывавшие, что уезжать не нужно. Так мадам Лебрен рассказывает в своих воспоминаниях, что ей говорила её знакомая, мадам Боше:

— Напрасно вы уезжаете, революция принесёт нам счастье!

Однако счастье мадам Боше заключалось в том, что ей отрубили голову через несколько месяцев после этого разговора…

Некоторые во французской революции заявляли, что если бы эмигранты остались, то тогда бы они могли бороться против анархии; но другие — историки французской революции — полагают, что революция по существу заключалась в выступлении тех, кто ничего не имел против тех, кто имел что-нибудь. При таких условиях очень затруднительно было бы навести порядок. Правда, некоторые наивные головы обращались к ревправительству — к Национальному Собранию, с требованием подавления всяких эксцессов и аграрных беспорядков и внесли на рассмотрение законопроект декрета, карающего поджоги, грабежи, насилия и убийства; но Мирабо, пламенный оратор, назвал эти аграрные беспорядки «лёгкими неприятностями, недостойными внимания представителей Франции». А через год, в 1790 году в том же собрании Робеспьер заявил: «Я предлагаю собранию относиться с мягкостью к народу, который сжигает замки…».