– Я ответил, что великих предков он может оставить при себе. И имя я отдам, раз уж оно так дорого. Возьму себе фамилию матери. Я не собирался возвращаться. Я встретил девушку… Не скажу, что это была любовь с большой буквы, но впервые я был нужен кому-то не как Николас Эшби, а сам по себе. Мы сняли квартирку на двоих, и, проклятье, это было чудесно.

Я дотянулась до его руки.

Про девушку я не знала. Она осталась там, в большом городе, отказавшись променять его на захолустье. И нашла кого-то другого, потому что снимать квартиру одной дорого, да и вообще…

– Я сказал, что собираюсь жениться, завести семью, что я устал от древних тайн с легендами. Думал, отец будет орать. Иногда с ним… случалось.

– Быть того не может.

– Редко. Это… болезнь начала проявляться. Только я не понимал. Тогда я вообще мало что понимал.

Пальцы теплые и кожа мягкая, а шрамы на ней – словно нити.

– Он же сказал, что готов принять мое решение. Я еще удивился, как так? Я ждал гнева, уговоров. Он не привык к возражениям, а тут настоящий бунт. И подумалось, что, возможно, он увидел, что я вырос. И теперь наши отношения изменятся. А он… рассказал, что случилось с тобой.

Ник повел головой и сунул пальцы под галстук.

– Напросился на чай… захотел познакомиться с Лаурой.

Имя мне не понравилось. Кого в здравом уме назовут Лаурой?

– И стал рассказывать. Про церковь, на которой меняли крышу. Про то, как миссис Клопельски выгнала мужа, застав его с любовницей. Про драконов… и про то, что случилось с тобой.

А кофе остыл. У холодного кофе появляется мерзковатый привкус металла. Но я пью, несколько торопливо глотаю холодный напиток, запивая вопрос.

– Я тогда с трудом сдержал вспышку ярости. Мне впервые захотелось убить кого-то, а отец сказал, что он не может вмешиваться, хотя и попросил шерифа присмотреть за парнями, но не уверен, что они все верно поняли. Что нужен кто-то, кто сумеет убедить их не приближаться к тебе.

– И ты…

– Драконья кровь берет свое. – Ник сцепил пальцы. – Я приехал. Я выловил этих придурков… несложно оказалось. Я позволил проснуться зверю, а вот заставить его отступить… может, и вышло бы, если бы не источник. Отец предложил спуститься.

Он сжимал пальцы так, что костяшки побелели.

– Если есть сила, то грех не воспользоваться. Я в том возрасте, когда каналы сформированы, но это не значит, что их нельзя наполнить. Многие целители работают с искусственных источников, а быть хирургом с возможностями целителя всяко интересней, чем просто хирургом. Он умел убеждать. А я… я был честолюбив, это да. И хотелось доказать не только ему, но всему миру, что я чего-то стою.

– Стоишь.

– Мы спустились. И я коснулся воды. А потом вдруг рухнул в нее… помню, было плохо. Тело ломило, а отец поил какой-то дрянью. От нее становилось легче, хотя и ненадолго. Я решил, что просто подцепил какую-то заразу, а он не стал убеждать. Позволил мне уехать, как только я на ноги встал. Конечно, он ведь прекрасно понимал, что у меня дела. И Лаура ждала. Нельзя заставлять ждать прекрасных девушек. Я продержался почти год.

Ник убрал руки под стол. А к своему кофе не притронулся, и я забрала чашку, пусть холодный и не сказать чтобы вкусный, но лучше, чем ничего. Ко всему, когда пьешь, говорить необязательно. А я понятия не имела, что следует говорить в подобных случаях.

– Это началось не сразу. Первое время меня знобило. Я думал, это следствие простуды. Потом стали появляться мысли… разные… о том, что кровь красива. Настолько красива, что я мог застыть во время операции, любуясь этой красотой. Ненадолго, но… потом стал думать, что будет, если из человека эту кровь выпустить. Всю, до капли. Потом вообще, что убить несложно. Что если я захочу, то могу любого… смерть во время операции ведь случается.

Левая щека Ника дернулась.

– Мысли приходили и отступали… и я говорил, что это просто наваждение, что случается. От усталости. Я ведь много работал. И нервы. Лаура стала очень требовательной. Она хотела стабильности и, как выяснилось, денег, ведь у меня их много, но я слишком гордый, чтобы просить. Даже ради нее. Так она сказала. Почему-то дома перестало быть спокойно. А я начал думать о том, что убить можно и Лауру. Когда мне в первый раз приснилось, как я это делаю, я проснулся в ужасе и восторге, потому что это было непередаваемо. Притом сон был ярким. Ошеломляющим. Я лежал и раз за разом прокручивал в голове каждый эпизод, каждую деталь. А потом повернул голову и, разглядывая спящую Лауру, представил, как это будет снова… и испугался.

– Ты ей рассказал?

– Нет, конечно. Она бы не поняла. Я отправился к маме. Я знал, что у нее шизофрения и что я тоже могу унаследовать. Я говорил с ее лечащим врачом… и наверное, если бы у меня хватило духу признаться, меня бы не выпустили. Или нет? Не знаю. Духу не хватило. И я вернулся. Я ушел с головой в работу, сказал Лауре, что это ради нас, что отец требует невозможного, а я сам способен сделать карьеру. Я выматывал себя до состояния, когда просто доползал до кровати и падал. Но самое поганое, что я продолжал видеть сны. И они становились все более яркими, детальными, настоящими, словно мой больной разум хотя бы во снах реализовывал мои желания. А потом я сорвался на Лауру… я не помню из-за чего. Какая-то мелочь, то ли она о чем-то просила, то ли требовала, то ли… неважно, главное, она говорила и говорила, и этот ее громкий голос просто-таки ввинчивался в череп. И я понял, что, если она не заткнется, череп треснет. Я попросил ее замолчать, а она ударилась в слезы и обвинения. И на крик перешла. Это было невыносимо. И я взял ее за горло. Сдавил. Держал и давил, глядя, как она пытается вырваться. И в этот момент я четко осознал, что хочу ее убить. Или не ее, но кого-нибудь. Не так важно на самом деле, кого именно. Я заставил себя разжать руки. Лаура… у нее хватило ума уйти. А я понял, что должен вернуться, что, возможно, отец знает, в чем дело.

Ник замолчал, переводя дыхание. А я допила вторую чашку кофе. Пирогом тоже не побрезговала, исповедь исповедью, а завтрак завтраком.

Есть еще один