– Там. – Рака кивнула в сторону широкой двери. – Там улица. И окна на нее же выходят, дом на повороте стоит, потому и запомнила. А эта дверь ведет в проулок.

– А там? – кивнула Кессаа на печь. – Что с той стороны?

– Огороды, – пожала плечами Рака. – Отец мой в той стороне, да и тот человек…

– Подожди! – подняла руку Кессаа. – Ну-ка, девоньки, дальше на везение только надежда. Как скажу, узлами не греметь, бежать быстро, если кому не повезет, другим не останавливаться, везение на части не делится, а невезения, сколько ни режь, на всех хватит. Ясно?

Замерли в полумраке бывшие невольницы, только глаза поблескивали да по рукам дрожь пробивалась.

– А теперь стоять смирно, не визжать и не дергаться, – процедила Кессаа и щелкнула пальцами.

И в то же мгновение мертвецы, от которых и так жались в сторону девушки, вдруг шевельнулись, задергались в судорогах и, скребя согнутыми пальцами по грязному полу, принялись подниматься. Ойкнула одна из девушек, еще кто-то осел без чувств на пол.

– Стоять! – рявкнула Кессаа, задула лампу и добавила в темноте спокойно, словно не мертвецы, а куклы базарные перед ней толпились: – Открывай дверь, Насьта, в твою сторону короткий путь для мертвого мяса.

Они канули в серую мглу один за другим. Ушли, оставив за спиной открытую дверь, и пошли вперед по темной улице, шаркая ногами так, словно несли на спинах тяжелый груз. И неожиданно для самого себя Марик подумал, что надоело ему уже все это. Не хочет он видеть шагающих мертвецов, а хочет, чтобы было так, как рассказывал ему Лируд: что человек остается там, где настигает его смерть.

Мертвецы отошли от дома шагов на сто, когда защелкали самострелы и над темной улицей раздались яростные крики.

– А теперь – в узкую дверь! Бегом! – приказала Кессаа, и Марик почувствовал прерывистое дыхание возле самого лица, тонкий запах и даже торопливый неловкий шаг, тем более что каждая вторая из протискивающихся в дверь девушек наступала ему на ноги. Сначала яростные крики с противоположной стороны дома дополнял только легкий топот из проулка, затем и здесь защелкали самострелы, и тишину разорвал женский предсмертный крик.

– Теперь ты, Марик, – шепнула на ухо баль сайдка. – За дом нам надо попасть, понял? Будь осторожнее.

Марик выскользнул из двери неслышно, хотя ярость клокотала в его груди. Над головой сияло звездное небо, убывающая Селенга просвечивала сквозь почти неразличимые облака, и тьма, таившаяся в доме, обернулась густым, но проницаемым сумраком за его стенами. За углом дома шевельнулась приземистая фигура с самострелом, но стрелу выпустила не в Марика, а в гнилой забор, потому как лезвие глевии разом освободило живот разбойника от потрохов. Где-то рядом раздалась ругань, застонала в проулке подстреленная девушка, закричала в отдалении еще одна, и Марик, перемахнув забор, схватился еще с двумя воинами Торди. Их ленты блестели в лучах Селенги, кривые мечи казались языками черного пламени, но Марик уже не задумывался, как провести схватку. В голове наступила ясность и пустота. Он насадил на пятку древка одного и снес голову другому так легко, словно в руках у них были не мечи, а тряпочные хлысты.

– Стой, – шепнула ему Кессаа.

– Но там… – махнул Марик рукой в проулок, откуда раздавался стон.

– Оставь милосердие для сказок, – отчеканила Кессаа и шагнула мимо баль, ведя за собой Раку. – Сейчас и без нас найдется кому помочь раненым. Кстати, хороший способ сгущать темноту. Насьта?

– Все сделано! – появился из-за угла ремини, и Марик тут же увидел искры, летящие из дверного проема.

К тому времени, когда спутники миновали несколько сараев и крохотных огородов, пламя охватило уже и крышу потайного домика. Пару раз на пути ночных путешественников оказывались хозяева, да и собаки вовсе не желали оставить без внимания незваных гостей, но всякий раз короткое слово Кессаа: «Пожар» – позволяло беспрепятственно проходить дальше. Наконец они выбрались на узкую улочку и побежали прочь от озарившего ночное небо огня и истошных криков жителей тесной деревянной слободки.

– Здесь, – кивнула, задыхаясь, Рака на приземистый, вросший в землю дом за корявым плетнем, когда уже был слышен шум волн и неистребимый запах рыбы превратился в запах свежести. – Здесь он живет. Я пойду?

Она шмыгнула носом, и Марик разглядел округлое, словно детское, лицо. Неужели достаточно было умыться, чтобы из красавицы превратиться в ребенка?

– Нет. – Кессаа тяжело вздохнула и присела у плетня. – Подожди. И тут смерть. Проверь, Марик. Только сними клинок с древка: если что, в доме с глевией не размахнешься.

Кессаа не ошиблась. Запах смерти Марик почувствовал еще у дверей. Он лез в ноздри, забивался в уши, теребил сердце. К тому же какой-то шорох раздавался из-за дверей. Марик распахнул дверь и отпрыгнул в сторону. Из темноты дома во двор вышел мертвый Смакл. Выходя, он зацепился головой о притолоку, упал, но тут же поднялся и, показав Марику рассеченное, окровавленное лицо, мерно затопал к выходу со двора. Марик не успел перевести дыхание, но вслед за Смаклом вышла женщина с торчащим в груди ножом и дети – один, второй, третий.

– Иди сюда, – донесся сдавленный голос Кессаа, когда страшная процессия покинула двор. – Иди сюда, баль, в доме никого нет. Она не оставляет свидетелей.

– Кто «она»? – прошептал Марик.

Кессаа так и сидела у плетня, Рака рыдала, согнувшись, на пыльной дороге. Насьта сосредоточенно теребил в пальцах тетиву.

– Мэйла, – прошептала Кессаа. – Я уже говорила тебе о ней. Это ее удар мечом. Считай, что она расписалась на лице Смакла. Но до нее тут были риссы. Я чувствую магию. Мэйла уже рубила с досады по мертвому. Пожалуй, не принесла шкура юррга Смаклу удачи. Девка? Эй?

Рака подняла заплаканное лицо.

– А тебе много лучше без краски, – усмехнулась сайдка. – Не хочешь, чтобы с твоим отцом случилось что-то похожее? Тогда веди нас к нему.

Дом отца Раки оказался еще ниже, чем дом Смакла. Седой и сухой старик будто потерял способность говорить, когда услышал за дверью голос дочери. Он только кашлял, и всхлипывал, и гладил ее заскорузлой ладонью по спине. Зато Рака, едва ей удалось вырваться из тесных объятий, словно ожила. В печи тут же вспыхнул огонь, а из котлов потянуло запахом печеной рыбы.

– Простился уж с дочерью, – прошептал старик, когда Рака перестала щебетать, торопливо рассказывая о том, что едва не попала на ладью к торговцам живым товаром. Она явно чего-то недоговаривала, но по оживающим на скулах ее отца желвакам Марик понимал, что и недосказанное старик понимает прекрасно. – Простился уж с дочерью, – повторил старик и, подняв глаза, словно впервые оглядел Кессаа, Марика, ремини. – Чем платить вам за счастье? Уж и не надеялся увидеть, хотя и дожидался, днями по городу бродил, высматривал. Своих-то давно уже в горы отправил, в поселение дальнее. И не зря отправил – дочка вот едва нашлась, да и ваши вести сна не добавляют: это ж что сотворили со Смаклом? Хороший был репт, крепкий и честный. А жена его, а детишки? Плохое время теперь, плохое. Его переждать надо – кто переждет, тот и выживет.