И как бы в раздумчивости потянулся он к коробке, раскрыл ее,взял твердую папиросу, вдохнул сухой запах табака с незабытым, вожделеннымнаслаждением.

"Выкурить одну… Раньше я не мог без этого. Попробовать.Одну папиросу… Тем более что здесь нет Веснина", - сказал себе Бессонов,представляя, что это открытие приятно изумило бы члена Военного совета,заядлого курильщика, который, наверно, снял бы очки и, подняв брови, спросил:"Вы, Петр Александрович, разве курите?"

– Вы разве курите, товарищ командующий? - не безробкого недоумения спросил майор Гладилин, хватая со стола коробок спичек,чтобы дать прикурить; и Божичко, и операторы, и замолчавшие на миг связистызорко взглянули на него.

Заметив общее внимание, Бессонов потискал мундштук папиросы,недовольный собой, раздраженный этими взглядами: вероятно, о его склонностях ипривычках, о его слабостях уже было известно и в штабе армии, и здесь, вдивизии Деева: предупреждали друг друга, дабы не попасть впросак, не вызватьлишнее замечание или выражение неудовольствия.

– Так вот… мне крайне интересно было бы знать: когдабудет связь со штабом фронта? - Бессонов подавил раздражение в голосе,зазвучавшем с чрезмерной вежливостью, и, покряхтев, выпрямил под столомогрузшую ногу, заговорил, обращаясь не к одному Гладилину: - Мне также крайнеинтересно, почему до сих пор неизвестно, прибыл ли в район сосредоточенияармейских резервов член Военного совета. Где он? Запросите еще раз танковый имеханизированный корпуса. Пора ему быть. Почему так долго?

Майор Гладилин ответил:

– Мне известно, товарищ командующий, что член Военногосовета не заезжал в штаб армии. Возможно, что Виталий Исаевич по дороге втанковый корпус задержался где-нибудь в войсках первого эшелона.

– Запросите корпуса, триста пятую, полк Хохлова… Ипрошу, прошу связь с фронтом! Я жду.

Бессонов с сердцем вложил размятую папиросу в коробку,забарабанил пальцами по столу. В этом положении неопределенного затишья емунеобходима была, как ток крови в жилах, прямая связь со штабом фронта, и вместес тем, наконец, ему нужно было знать, где находится член Военного советаВеснин, в течение трех часов не сообщивший о себе; это беспокоящее егообстоятельство, не высказанное им вслух, казалось сверх меры необъяснимым.

– Я только что разговаривал с триста пятой, товарищкомандующий.

Майор Гладилин, однако, взял у телефониста трубку, тихий,сдержанный, бесцветное лицо помято бессонницей, усталостью, движения бесшумны,старательны - исполнительный человек, привыкший к работе с картой, к штабнойпедантичной обязательности. Между вопросами, ответами и повторными вопросамиГладилина пробивался в паузах голос радиста, вызывающего штаб фронта, аБессонову больше всего хотелось услышать доклад о прибытии Веснина в танковыйкорпус или хотя бы в 305-ю и вытеснить из сознания беспокойство о нем.

Вызывая штаб фронта, старшина-радист покорно склонился надрацией - опыт постоянного общения с начальством лишал его избыточноймногоречивости, внешней заметности; он, радист, словно растворился в углублиндажа, был незрим, отсутствовал, но жил однотонный голос:

– "Антенна", "Антенна"!.. Я -"Высота", я - "Высота"! Даю настройку: раз-два-три.

Бессонов вслушивался в позывные, испытывая даже легкуюжалость к бессильным потугам радиста, мял и поглаживал под столом ногу;изнуряющая боль расползалась по голени к бедру.

– Так что с "Антенной", старшина? Что у них,радиостанция не работает?

– Непонятное в атмосфере, товарищ командующий. Ловлю, ане слышим друг друга… Немецкие и румынские рации влезают. Что-то оченьразговорились. Вот послушайте…

Разряды в рации, стреляющий треск в эфире ворвались в теплыйи сырой воздух блиндажа - радист перешел на прием, мягкой шерстистой змейкойвплелась в электрический треск быстрая румынская речь и пропала, наплыла июркнула жесткая немецкая команда, произнесенная речитативом, точно диктовалирадиограмму, ее заглушило атмосферными разрядами, смыло писком торопящейсяморзянки - велись чужие переговоры, где-то в штабах и на командных пунктахслишком много работало в этот час немецких и румынских радиостанций, чего небывало обычно перед серьезной подготовкой к наступлению, когда рации молчат и вэфире кажущийся мир и спокойствие.

Теперь же эфир был необычно оживлен, и, утомленно опустиввеки, слушая незнакомые шифры, тщетно разгадывая причину чужихрадиопереговоров, Бессонов думал:

"В связи с чем у них началась карусель? Готовятся кутру? Почему заработали румынские рации?"

Голоса, шаги, шум в соседнем отсеке блиндажа, где помещалсяДеев с дивизионными операторами, затем громкий стук в дверь - эти звукивыхватили Бессонова из состояния раздумья.

– Разрешите, товарищ командующий? Вошел без шапки,согнувшись в дверях по причине своего внушительного роста, полковник Деев,массивной фигурой занял треть блиндажа; светло-рыжие брови его весело как-токруглились. В течение многих часов общаясь с ним на НП, познакомясь вблизи и незабыв ту уколовшую нежность к Дееву в минуту попытки его прорваться кокруженному Черепанову, Бессонов спросил сухо, не показывая расположенность кэтому самому молодому в корпусе командиру дивизии:

– Что, полковник, новости? Слушаю вас.

– Товарищ командующий, разрешите доложить? - заговорилДеев сочным, полновесным баритоном, и нечто восхищенное, победное переливалосьв голосе, в рыжевато-золотистых глазах его. - Разрешите?.. Артиллеристы издвести четвертого артполка, товарищ командующий, полтора часа назад вынесли,можно сказать, из-под носа у немцев нашего раненого разведчика и добытогопрошлой ночью "языка". Пленного уже привели на энпэ. Это работа тоймоей разведки, что не вернулась!.. - И Деев, совсем уж не сдержавудовлетворенности и восхищения, просиял, заулыбался во весь белозубый рот. -Немец, правда, здорово обморожен. Но языком шевелит и еще кое-что соображает.Оказали медицинскую помощь, вызван переводчик. Не подвели мои хлопцы, неподвели! Нет, на моих ребят можно положиться! Что прикажете, товарищкомандующий?

Все в блиндаже - и телефонисты, и операторы, и тихий майорГладилин - обернулись к Дееву; от его баритона, от сильной фигуры исходиласвежая, искрящаяся волна прочной молодости; в докладе его и даже в вопросе"что прикажете?" сквозило нескрываемое довольство и дивизионнойразведкой, и тем, что немец оказался живучим, и тем, что сам он, командирдивизии, не лыком шит. И Бессонову вдруг вспомнилось, как Деев на разъездеперед разгрузкой в первый раз представлял ему свою дивизию - было в нем нечтогусарское, эдакое залихватское мальчишество, бесхитростно-хвастливаяуверенность в людях, которыми командовал он, удачливый, везучий, молодойполковник, из недавних командиров батальона.