Выходит, стало быть, что погрешаем мы многообразно, а исполняем наш долг лишь одним-единственным образом, подобно лучникам, которые попадают в цель, пустив стрелу лишь в одном-единственном направлении, а пустив в любом другом, промахиваются. И часто иной государь, желая быть человеколюбивым и любезным, допускает бесчисленные поступки, роняющие его достоинство, и настолько унижает себя, что его презирают. Другой, желая поддержать ту торжественную величавость, о которой у нас шла речь, соответствующей властью, становится суровым и нетерпимым. Иной, желая слыть красноречивым, производит тысячу неестественных движений и разражается длинными нарочитыми сплетениями слов, слушая только себя самого, в то время как остальные не знают, куда деваться от скуки.

XLI

Итак, мессер Чезаре, не называйте мелочью ничто из того, что могло бы послужить совершенствованию государя в чем угодно, даже в самом малом. И не думайте, будто я считаю за упрек моим рекомендациям ваши слова, что с их помощью скорее воспитаешь хорошего управителя, чем хорошего государя. Ибо, возможно, и нет лучшей похвалы для государя, чем назвать его добрым управителем. И если бы мне выпало наставлять его, я учил бы его быть управителем не только в уже названных вещах, но и в гораздо меньших, чтобы он, насколько возможно, вникал во все частности жизни своего народа и ни на кого из своих министров не полагался настолько, чтобы полностью вверить ему бразды правления и свободу решений.

Ибо нет того, кто был бы в совершенстве способен ко всем делам, и намного больше ущерба происходит от легковерия государей, нежели от их недоверчивости, которая часто не только не вредна, но приносит огромную пользу. Хотя здесь государю необходима рассудительность, чтобы понимать, кто заслуживает доверия, а кто нет. Пусть он старается вникать в дела своих министров и быть их цензором, устранять и прекращать ссоры и тяжбы между подданными, примирять их, связывая родством, действуя так, чтобы город был соединен дружеским согласием, как один дом, чтобы он был многонаселен, не беден, спокоен, изобиловал искусными ремесленниками. Пусть покровительствует купцам, ссужая их деньгами, пусть будет щедр и почтителен в гостеприимстве по отношению к чужеземцам и монахам. Пусть умеряет всякое излишество; ибо часто из-за ошибок, допускаемых в этом, которые кажутся малыми, города доходят до гибели. Поэтому разумно, чтобы государь назначал пределы великолепию частных домов, пирам, чрезмерному приданому женщин, их роскошеству, их тщеславию в играх и костюмах, которое служит лишь свидетельством их глупости. Ибо слишком часто из-за своих амбиций и той зависти, которую они питают одна к другой, они пускают по ветру состояния мужей, а порой за блестящий камешек или иную мелочь вручают свое целомудрие любому желающему.

XLII

– Синьор Оттавиано, – со смехом воскликнул мессер Бернардо Биббиена, – вы опять становитесь на сторону синьора Гаспаро и Фризио!

– Тот спор окончен, и у меня нет охоты заводить его снова, – улыбнулся синьор Оттавиано. – Так что о женщинах я говорить больше не буду; вернусь лучше к моему государю.

Но Фризио не смолчал:

– Да можно бы вам уже оставить его и быть довольным тем, как он у вас вышел. Ведь легче, право, сыскать женщину со всеми достоинствами, о которых говорил синьор Маньифико, чем государя с достоинствами, о каких говорите вы. Думается мне, выходит у вас что-то вроде государства по Платону – такое если и увидишь, то разве что на небесах.

Но синьор Оттавиано бодро ответил:

– Когда мы говорим о вещах возможных, если они даже и труднодостижимы, есть надежда на то, что они сбудутся. Возможно, мы еще увидим их в наше время, и не на небе, а на земле. Конечно, небеса так скупо посылают совершенных государей, что на столетие едва ли приходится один, но кто знает, не выпадет ли такая удача на нашу долю?

Его поддержал граф Лудовико:

– И я смотрю на это с достаточно крепкой надеждой. Мы уже говорили о трех великих, относительно которых можно надеяться, что в них найдется то, что, как мы сказали, подобает совершенному государю. Но и в Италии сейчас имеются сыновья монархов, которые хоть и не обладают таким могуществом, но, может быть, возместят его недостаток доблестью. Мне кажется, среди них выказывает наибольшую природную одаренность, подавая о себе и наибольшие надежды, синьор Федерико Гонзага, первенец маркиза Мантуи, племянник нашей синьоры герцогини{488}. Помимо благородства нрава и благоразумия, которые видны в нем уже в столь юном возрасте, его наставники рассказывают удивительные вещи: как он талантлив, как стремится к делам чести, как великодушен, учтив, щедр, как любит справедливость. От такого начала нельзя не ожидать прекраснейших плодов.

– Не стоит пока слишком распространяться об этом, – заметил Фризио. – Будем молить Бога, чтобы ваша надежда не оказалась тщетной.

XLIII

Тогда синьор Оттавиано, взглянув на синьору герцогиню с таким видом, будто речь окончена, сказал:

– Вот, государыня, все, что мог я поведать о цели, стоящей перед настоящим придворным. Если я и не сказал достаточно обо всем, то теперь вы хотя бы видите, что можно еще кое-что прибавить к его совершенству, кроме того, на что указали наши друзья. Хотя, как мне кажется, они опустили и это, и все, что я еще мог бы назвать, не потому, что им об этом известно меньше, чем мне, а чтобы не слишком утруждать себя. Поэтому пусть продолжают, если у них осталось еще что-нибудь.

Синьора герцогиня отвечала:

– Уже так поздно, что скоро нам придется закончить. Кроме того, мне кажется, не стоит примешивать другое рассуждение к вашему. Вы собрали в нем столько разнообразных и прекрасных вещей, которые можно сказать о цели придворного искусства, что не только сами являетесь именно тем совершенным придворным, которого мы ищем, и вполне годитесь быть добрым наставником вашему государю, но, если фортуна будет к вам милостива, станете, вероятно, и прекраснейшим государем, что послужит на бо́льшую пользу вашему отечеству.

Синьор Оттавиано только улыбнулся в ответ:

– Боюсь, государыня, что, окажись я на таком посту, будет со мной то, что обычно бывает и с другими, лучше умеющими говорить, чем делать.

XLIV

Последовал недолгий обмен мнениями, когда каждый говорил что хотел; хвалили сказанное синьором Оттавиано, хотя не обошлось и без возражений. И поскольку решили, что идти спать еще рано, Джулиано Маньифико обратился к синьоре герцогине: