– Те, которые не вникали во все это, поступали бы гораздо лучше, если бы вникали; хотя, если хорошо рассудить, вы обнаружите, что вникали многие, особенно те, наиболее древние, как Тезей или Геркулес. Не думайте, будто Прокруст, Скирон, Как, Диомед, Антей, Герион{483} были не что иное, как жестокие и безжалостные тираны, против которых вели непрестанную смертельную войну эти великодушные герои. И за освобождение мира от столь несносных чудовищ (ведь тиранов иначе и не назвать) воздвигались Геркулесу храмы, приносились жертвы и воздавались божеские почести. Ибо искоренение тиранов – благодеяние, столь полезное для мира, что совершающий его заслуживает куда большей награды, чем та, что подобает смертному.

И если говорить о тех, кого вы назвали, не кажется ли вам, что Александр принес своими победами пользу побежденным, научив стольким добрым обычаям те варварские народы, которые одолел, что, можно сказать, сделал их из зверей людьми? В малонаселенных странах он воздвиг множество прекрасных городов, введя здесь нравственную жизнь, и как бы соединил Азию с Европой узами дружбы и святых законов, так что побежденные им были счастливее всех других. Ибо одних он научил брачной жизни, других – возделыванию земли, третьих – религии, четвертых – не убивать престарелых родителей, но кормить их, пятых – не сходиться со своими матерями, и тысячам других вещей, которыми можно подтвердить ту пользу, какую принесли миру его победы{484}.

XXXVIII

Но, если оставить древних, возможно ли предприятие более значительное и достославное, предприятие, сулящее бо́льшую пользу, чем соединение всех христианских сил против неверных? Не кажется ли вам, что если бы эта война завершилась победоносно и привела многие тысячи людей к свету христианской истины, то принесла бы побежденным не меньше пользы, чем победителям? И поистине, подобно тому как некогда Фемистокл, изгнанный с родины, когда персидский царь принял его, обласкал и почтил несметными и богатейшими дарами, сказал бывшим с ним: «Друзья, мы погибли бы, если бы не погибли»; то же, и с еще большим основанием, могли бы сказать турки и мавры, ибо в их поражении заключалось бы их спасение{485}.

И я надеюсь, что это счастье нам еще доведется увидеть, если получит корону Франции – пошли ему Бог долгую жизнь! – монсиньор Ангулемский, подающий о себе столько надежд, о чем три дня назад говорил синьор Маньифико; а корону Англии – синьор дон Генрих, принц Уэльский{486}, который ныне возрастает во всякой добродетели рядом со своим великим отцом, как нежный побег в тени прекрасного многоплодного дерева, чтобы оно обновилось в еще большей красоте и еще большем плодоносии, когда настанет срок. Ибо кажется, что в этом государе природа пожелала показать всю свою щедрость, совместив в одном теле столько совершенств, сколько хватило бы украсить бессчетное множество людей, как пишет оттуда наш Кастильоне, обещая рассказать еще больше по своем возвращении.

Вставил слово и мессер Бернардо Биббиена:

– Великие надежды подает о себе и дон Карл, принц Испании{487}: не достигнув еще и десяти лет, он выказывает столько ума и столь верные признаки доброты, осмотрительности, скромности, великодушия и всякой добродетели, что если корона христианской Империи, как ожидают, достанется ему, то, как можно думать, он затмит имена многих древних императоров и сравняется славой с самыми знаменитыми государями, правившими когда-либо.

XXXIX

Немного переведя дух, синьор Оттавиано продолжил:

– Итак, я думаю, что таких – и столь божественных – государей послал на землю Господь, подобными по юности, военной силе, величию их государств, красоте и стати, чтобы они были согласны между собой и в этом благом устремлении. А если суждено быть между ними какой-то зависти и соперничеству, то пусть лишь в том, кому из них быть первым, наиболее ревностным и пылким в таком достославном подвиге.

Однако довольно об этом; вернемся к нашему рассуждению.

Мессер Чезаре, те дела, которые, как вы того желаете, должен делать государь, и я считаю весьма великими и похвальными. Но учтите, что, если он не знает того, что я хочу ему внушить, не обучил этому свою душу и не направил ее по пути добродетели, навряд ли он сумеет быть великодушным, щедрым, справедливым, решительным, благоразумным или обладать другими качествами, которые от него требуются. А я хочу сделать его таким не ради чего иного, как для того, чтобы он мог проявлять эти качества на деле. Ибо как не все, кто строит, хорошие архитекторы, так не все, кто дает, поистине щедры. Ведь добродетель никогда и никому не вредит. При этом многие похищают добро у одних, чтобы раздаривать другим; они щедры за чужой счет; иные дают тем, кому ничего не должны, оставляя в беде и нищете тех, перед кем обязаны; иные дают нехотя и почти с презрением, так что видно, что делают это принужденно; иные не только не делают это прикровенно, но созывают свидетелей и прямо-таки трубят о своих милостях; а есть и такие, что, как безумные, в один момент вычерпывают до дна свой источник щедрости, так что потом пользоваться им уже не могут.

XL

Значит, в этом, как и в других вещах, надо быть рассудительным и руководиться благоразумием, которое непременно должно сопутствовать всякой добродетели. Ведь добродетели, по сути своей являясь серединой, недалеки от крайностей, то есть пороков; и немудрый легко впадает в эти крайности. Как трудно в круге отыскать точку центра, так же трудно отыскать точку добродетели, находящуюся посередине между двух крайностей, которые порочны, – одна как недостаток, а другая как излишек, – и мы уклоняемся то к одной, то к другой. Это можно понять из удовольствия и отвращения, которые мы чувствуем в себе: ради первого мы готовы делать то, чего не должны делать; из-за второго отказываемся делать то, что должны. Хотя удовольствие намного опаснее: наше суждение часто повреждается им. Но поскольку трудное дело – познать, насколько человек удален от добродетельной середины, нам приходится самим понемногу сдвигаться в сторону, противоположную той крайности, к которой мы сознаем себя склонными: похожим образом выпрямляют искривленные жерди. Вот и мы таким способом приблизимся к добродетели, находящейся, как уже сказано, в серединной точке.