оставаться одна, – одиночество удручает меня. Посиди со мной немного, прошу тебя. Не бойся, что я снова стану пробовать бежать. Поставь стул перед дверью. Не спускай с меня глаз, я не двинусь с места.

Созий, сам порядочный болтун, был тронут этим воззванием. Он понимал томление человека, которому не с кем поговорить, тем более что сам он был в таком же положении. Ему стало жалко Нидию, и он решил облегчить самого себя. Последовав ее совету, он поставил табурет свой к двери, прислонился к ней спиной и отвечал:

– Я не намерен быть чересчур строгим, и если дело идет не дальше невинной беседы, то я готов сделать тебе удовольствие. Но смотри у меня – без штук, без ворожбы!

– Нет, нет. Скажи мне, дорогой Созий, который час?

– Уже вечереет, козы возвращаются домой.

– О боги! А какие вести о судилище?

– Оба преступника осуждены.

Нидия с трудом удержалась от громкого крика.

– Ну да, я так и думала… Когда же казнь?

– Завтра, на играх, в амфитеатре. Если б не ты, маленькая злодейка, и меня бы отпустили туда поглазеть с остальными.

Нидия откинулась назад на несколько мгновений. Природа ее не вынесла, девушке стало дурно. Но Созий этого не заметил в сумерках, да и, кроме того, он был слишком поглощен своими собственными делами. Он продолжал сокрушаться о том, что лишится такого чудного зрелища, обвинял в несправедливости Арбака, избравшего его изо всех прочих для выполнения роли тюремщика. Не успел он кончить своих сетований, как Нидия очнулась с глубоким вздохом.

– Ага, ты вздыхаешь, слепая, жалеешь о моей потере! Ну, что же, и в этом хоть какое-нибудь утешение. Раз ты сознаешь, как дорого ты мне обходишься, постараюсь не ворчать. Так тяжело выносить дурное обращение и не видеть ни в ком сострадания.

– Сколько тебе надо, чтобы откупиться на волю?

– Сколько? Да около двух тысяч сестерций.

– Слава богам! Так не больше? Видишь ты эти браслеты и эту цепь. Они стоят вдвое дороже этой суммы. Я отдам их тебе, если…

– Полно, не искушай меня. Я не могу выпустить тебя отсюда. Арбак строгий, жестокий хозяин. Кто знает, не бросит ли он меня на съедение рыбам в Сарн, а тогда все сестерции в мире не вернут меня к жизни. Уж лучше живая собака, чем мертвый лев.

– Созий, ведь я даю тебе свободу! Подумай хорошенько! Только выпусти меня на один часок! Выпусти в полночь, а я вернусь завтра на рассвете. Ты даже можешь сопровождать меня.

– Нет, – отвечал Созий решительно. – Один раб однажды не послушался Арбака, и с тех пор словно в воду канул…

– Но закон не дает господину права на жизнь и смерть его рабов.

– Закон очень любезен, но он более вежлив, чем действителен. Я знаю, по крайней мере, что закон всегда оказывается на стороне Арбака. Вдобавок если я умру, то никакой закон уже не воскресит меня!

Нидия заломила руки.

– Значит, нет никакой надежды? – судорожно проговорила она.

– Никакой надежды ускользнуть, пока сам Арбак не разрешит.

– Ну так, по крайней мере, ты не откажешь мне отнести мое письмо, – возразила Нидия с живостью. – Твой господин не убьет тебя за это.

– Письмо, к кому?

– К претору.

– К судье? Ни за что! Меня вызовут свидетелем в суд, а рабов-свидетелей всегда пытают, когда допрашивают.

– Извини, я ошиблась – не претору – это слово вырвалось у меня невзначай. Я имела в виду другое лицо – веселого Саллюстия.

– О! Какое же у тебя может быть до него дело?

– Главк был моим господином, он купил меня у жестокого хозяина. Один он был добр ко мне. А теперь он должен умереть. Никогда в жизни я не утешусь, если не смогу в этот ужасный час испытания дать ему знать, что в груди моей бьется благодарное сердце. Саллюстий – его друг, он и передаст ему мое послание.

– Я уверен, что он этого не сделает. Главку есть о чем подумать до завтра, – никто не решится понапрасну тревожить его мыслями о слепой девушке.

– Послушай! – вскричала Нидия, вставая. – Хочешь ты стать свободным? Сегодня тебе представляется удобный случай, – завтра будет уже поздно. Никогда тебе не удастся так дешево приобрести свободу. Ты можешь легко и незаметно выйти из дому. Достаточно будет и полчаса на твою отлучку. И из-за такой безделицы ты откажешься от свободы?

Созий был сильно взволнован. Правда, просьба казалась ему смешной, но ему-то что до этого? Тем лучше. Он мог запереть Нидию на ключ, а если Арбак заметит его отсутствие, то, во всяком случае, проступок будет неважный и навлечет на него разве только выговор. Но даже если в письме Нидии будет заключаться нечто большее, чем она уверяет, если в нем, например, будет говориться о ее заключении, так что же из этого? Разве Арбак когда-нибудь узнает, кто относил письмо? Как бы то ни было, награда громадна, риск невелик, искушение непреодолимо. Созий перестал колебаться и… согласился на предложение.

– Давай свои украшения, а я снесу письмо. Однако постой, ведь ты рабыня и не имеешь права на эти вещицы – они собственность твоего господина.

– Это подарки Главка, он – мой господин. Есть ли какая-нибудь вероятность, чтобы он потребовал их? А кто другой узнает, что эти украшения были в моих руках?

– Хорошо, я принес тебе папирус.

– Нет, не папирус, а вощеную табличку и стиль.

Нидия, как известно читателю, была родом из порядочной семьи. Родители ее сделали все возможное, чтобы облегчить ее недуг, а ее быстрая сообразительность помогала их стараниям. Несмотря на слепоту, она научилась с детства искусству, хотя и не в совершенстве, писать на вощеной табличке острым стилем, причем ей помогало удивительно развитое чувство осязания. Когда ей принесли таблички, она с трудом начертала несколько слов по-гречески, на языке своего детства, который почти обязан был знать в то время каждый итальянец высшего класса. Она тщательно обмотала послание предохранительным шнурком, залепив узел воском. Но прежде чем передать свиток Созию, она сказала ему:

– Созий, я слепа и пленница. Ты можешь обмануть меня, можешь сказать, что передал письмо Саллюстию, а сам не исполнить обещания. Но я торжественно призываю на твою голову мщение богов, а на твою душу – муки ада, если ты изменишь моему доверию. Подай мне твою правую руку в залог верности и повтори за мной эти слова: «Клянусь землею, на которой мы стоим. Клянусь стихиями, содержащими жизнь и могущими отнять ее. Орком, богом мщения, и Юпитером олимпийским – всевидящим. Клянусь,