ложившимся на мозаичный пол, то пробираясь по террасе сада и между мрачными, безмолвными деревьями, она добралась до роковой калитки и нашла ее запертой! Всем нам случалось видеть то выражение страдания, неизвестности, страха, внезапного разочарования осязания, если можно так выразиться, которое разливается вдруг по лицу слепых! Но какие слова в состоянии описать ту невыносимую скорбь, то сердечное отчаяние, какое изобразилось теперь на лице вессалийки? Несколько раз ее маленькие, дрожащие ручки ощупали неумолимую дверь. Бедняжка! Напрасно было все твое благородное мужество, все твои невинные хитрости, твои старания ускользнуть от ищеек и охотников! В нескольких шагах от тебя, издеваясь над твоими попытками, над твоим отчаянием, зная, что ты уже в их власти, и с жестоким терпением выжидая минуты, чтобы схватить тебя, стоят твои преследователи, которых ты не можешь видеть!

– Тише, Каллий, оставь ее, не трогай! Посмотрим, что она будет делать, когда убедится, что дверь действительно заперта.

– Смотри! Она подымает голову к небу… Что-то бормочет… Падает в отчаянии… Нет! Клянусь Поллуксом, она замышляет какую-то новую штуку! Не хочет покориться! Юпитер! Этакий настойчивый характер! Гляди, она вскакивает, бросается назад, придумала что-то! Советую тебе, Созий, дольше не откладывать: забирай ее, прежде чем она успела убежать из сада! Ну, вот, теперь!

– А! Беглянка! Наконец-то я поймал тебя, – воскликнул Созий, схватив несчастную Нидию.

Подобный предсмертному крику зайца, настигнутого собакой, или пронзительному крику ужаса сомнамбулы, внезапно разбуженной, раздался вопль слепой, когда она почувствовала себя в грубых лапах тюремщика. Это был вопль, полный такой дикой агонии, такого отчаяния, что, раз услышав его, нельзя было позабыть. Она почувствовала, как будто последняя спасительная доска вырвана из рук утопающего Главка! Это была борьба и на жизнь и на смерть, и вот смерть восторжествовала!

– Боги! Такой крик всполошит весь дом!

– А у Арбака сон такой чуткий. Заткни же ей глотку! – воскликнул Каллий.

– А! Вот как раз и полотенце, которым юная колдунья завязала мне глаза и омрачила мой рассудок. Вот и ладно, – теперь ты и нема и слепа.

Подхватив легкую ношу на руки, Созий вошел в дом и добрался до той комнаты, откуда бежала Нидия. Там, сняв повязку с ее рта, он оставил ее в одиночестве, столь ужасном и томительном, что в сравнении с ним все муки ада показались бы ничтожными.

XVI. Печаль добрых приятелей по поводу чужого несчастья. – Тюрьма и ее жертвы

Подходил к концу третий и последний день судилища над Главком и Олинтием. Через несколько часов после того, как окончилось заседание суда и приговор был произнесен, небольшое общество помпейской золотой молодежи собралось за роскошным столом Лепида.

– Итак, Главк до конца отрицал свое преступление, – заметил Клавдий.

– Да, но свидетельство Арбака имело решающее значение. Он видел, как нанесен был удар, – отвечал Лепид.

– Но каков же мог быть повод к преступлению?

– Этот жрец был суровый, загадочный человек. Вероятно, он журил Главка за его веселый образ жизни, за пристрастие к игре и, в конце концов, поклялся, что не согласится на брак афинянина с Ионой. Произошел крупный разговор. Главк, очевидно, принесший обильную жертву Бахусу, нанес удар в припадке сильного гнева. Возбуждение от вина и отчаяния вызвали в нем горячечный бред, которым он и страдал несколько дней. И я могу себе представить, что он, бедняга, до сих пор еще, под влиянием этого бреда, не сознает сделанного преступления. Таково, по крайней мере, мудрое заключение Арбака, который был, по-видимому, крайне снисходителен и доброжелателен в своих показаниях.

– Да, своим поведением в этом деле он снискал себе большую популярность. Но, в виду этих обстоятельств, сенату следовало бы смягчить свой приговор.

– Он так бы и сделал, если бы не народ, но народ разъярен. Жрецы не пожалели трудов, чтобы раздразнить его, они вообразили – дикие звери! – что Главк, как человек богатый и благородный, избегнет приговора, поэтому обозлились и хотели наказать его вдвойне строго. Оказывается, что, по какой-то случайности, он никогда не был формально зачислен в сословие римских граждан. Таким образом, сенат был лишен возможности противостоять народу. Хотя на деле против него оказалось большинство всего из трех голосов. Эй! Хиосского!

– Главк сильно изменился, но, однако, как он спокоен и бесстрашен!

– Увы! Посмотрим, хватит ли у него твердости до завтрашнего утра. Какая, однако, цель в мужестве, когда эта собака, Олинтий, проявляет точно такое же?

– Богохульник! – промолвил Лепид в благочестивом гневе. – Не мудрено, что один из декурионов был на днях поражен насмерть молнией при ясном небе[26]. Боги будут разгневаны на Помпею, покуда в стенах ее живут такие нечестивцы.

– А между тем сенат был так снисходителен, что если бы только Олинтий показал хоть немного раскаяния и рассыпал несколько зерен фимиаму на жертвенник Цибелы, то был бы помилован. Сомневаюсь, чтобы эти назаретяне, если б им удалось установить свою религию господствующей, государственной, были бы так же снисходительны, как мы, предположив, что мы стали бы опрокидывать изображения их божества, оскорблять их обряды и отрицать их веру.

– Главку дается один лишь шанс на спасение ввиду смягчающих обстоятельств. Ему позволяют идти на льва с тем самым стилетом, которым он убил жреца.

– А видел ты льва? Заметил его пасть и когти? После этого нельзя считать этот кинжал шансом на спасение! Право, даже меч и щит были бы не более как тростник и папирус против такого могучего зверя! Нет, мне кажется, истинным милосердием было бы не оставлять его долго мучиться, и поэтому большое счастье, что по нашим милосердным законам, приговор хотя и не скоро произносится, зато быстро приводится в исполнение, и что игры в амфитеатре, по счастливой случайности, давно уже назначены на завтрашний день. Ждать смерти – все равно что умирать дважды.

– Что касается безбожника, – заметил Клавдий, – то ему придется встретить свирепого тигра с невооруженными руками. Ну, при таких поединках пари неудобны. Впрочем, не желает ли кто держать?

Взрыв смеха доказал всю нелепость вопроса.

– Бедный Клавдий, – сказал хозяин дома, – потерять друга тяжело, но не найти никого, кто согласился бы держать пари за и против его спасения – это еще худшее для тебя несчастье.

– Правда, это досадно. И для него и для меня было бы утешительно думать, что он оказался полезен до конца.

– Народ в восхищении от такого оборота, – проговорил важный Панса. – Все боялись, что игры амфитеатра обойдутся без преступника, которого можно было бы отдать на растерзание зверям. И вот получить зараз двух преступников – ведь это сущая находка для