Распоряжение о праздновании Нового года в Москве было исполнено. «Генваря в 1 день, — читаем в Дворцовых разрядах 1700 г., — в понедельник, в соборной церкви Успенья Пресвятые Богородицы после литургии было молебное пение новонастоящего 1700 году; а то молебное пение совершали преосвященный Трефилий, митрополит Сарский и Подонский, и иные власти со освященным собором. А после молебного пения по указу великого государя (т.) на Красной площади были солдатские полки и стояли ратным ополчением и была стрельба из пушек и из мелкого ружья»[510]. Рассказ о том, как состоялось празднование, есть также в «Поденной записке»: «По окончании ж сего 1699 г. определено торжество нового года генваря с 1 числа, а прежнее сентября с 1 числа отставлено; и оное действительно начало свое восприяло с 1700 года, для которого торжества в Москве была в соборной Успенской церкви по литургии отправлена предика чрез архиерея Рязанского Стефана при благодарственном молебном пении по обычаю новому лету; потом была троекратная пушечная стрельба и феерверки; на Красной площади и в знатных местах сделаны были ворота наподобие триумфальных; також у многих знатных домов украшены были ворота ветвями от разных дерев и иллуминациями»[511]. Что этот рассказ изображает то, что было в действительности, подтверждается свидетельством современника — очевидца. «Русские, — пишет Плейер в депеше в Вену от 16 января 1700 г., — переменили теперь свой новый год, который раньше начинался 1 сентября, согласовались с нами, немцами, и будут впредь свое летосчисление писать не от сотворения мира 7208, а от Рождества Христова 1700 и начинать год с 1 января, для чего царь официально приказал, чтобы начали этот год с 1 января и чтобы это отпраздновали со всякою радостью и роскошью, убрали дома зеленью, повесили фонари и устроили всякого рода иллюминации. Сам он в этот вечер устроил очень красивый фейерверк, целый день приказал стрелять из пушек, которых более 200 свезено было к Кремлю, и эта стрельба из пушек и фейерверки, как и стрельба из мелкого ружья по всем домам, также иллюминации и другие изъявления радости в течение 6 дней заключены были обыкновенным освящением воды, или Иорданью, в день св. Богоявления»[512].

XXXII. Розыск и казни стрельцов в январе и феврале 1700 г.

Такими необычайными празднествами начался в Москве новый 1700 г. Повинуясь общим распоряжениям, датский посол Павел Гейнс также иллюминовал занимаемый им дом сверху донизу каким-то особым, как он пишет, «итальянским манером», неизвестным в Москве, устроив из фонарей большие и малые пирамиды вперемежку с девизами. Иллюминация так понравилась царю, что он тогда же вечером в первый день нового года зашел к Гейнсу и благодарил его за пример, показанный другим. Затем он спросил пить, предложил выпить за здоровье новорожденного датского наследного принца и самым любезным образом поручил послу поздравить короля с рождением сына, о чем он узнал из почтовых новостей. Он пробыл у Гейнса в этот вечер более четырех часов в обществе самого Гейнса, случившегося здесь же датского резидента Бутенанта, переводчика Шафирова и Избрандта, ездившего в Китай; к нему царь, по замечанию Гейнса, проявляет большую милость. Все время он был в отличном расположении духа. «Он мне сказал на ухо, — пишет Гейнс, — что надо ожидать некоторых новостей из Риги, и я думаю, что тотчас вслед за тем сделают диверсию к Ингерманландии, угрожая шведам с этой стороны»[513].

Святки, надо полагать, прошли в таких же увеселениях, в каких они проводились и в предыдущие годы. «Пировали до 6 января беспрерывно», — писал Гейнс в той же депеше.

6 января происходила обычная церемония водоосвящения на Москве-реке. «Генваря в 6 день в субботу, — читаем в Дворцовых разрядах, — на праздник Богоявления Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа в соборной церкви Успения Пресвятые Богородицы служил Божественную литоргию и у соборные церкви на освящение воды на Москве-реке на Иордани был преосвященный Трефилий митрополит Сарской и Подонской со освященным собором. А по указу великого государя (т.) за честными кресты и за святыми иконы на Иордани в ходу были: касимовской царевичь Иван Васильевичь, боярин князь Михайло Никитичь Львов, околничей Михайло Тимофеевичь Лихачев, думной дьяк Любим Алферьев сын Домнин»[514]. За крестным ходом шли, как видим, касимовский царевич и особо назначенные для этого случая бояре. Но царь также участвовал в церемонии, только в другом окружении. На празднестве были, рассказывает Плейер, четыре существующих солдатских полка и 12 000 вновь набранного войска, которое теперь ежедневно обучается в хороших мундирах с новыми знаменами и ружьями. Выдавался особенно лейб-регимент царя, т. е. Преображенский полк, в темно-зеленом платье, в красных сапогах и головных уборах (Hauben), все офицеры в одинаковых темно-зеленых венгерских кафтанах (Belzen) с золотыми петляцами и пуговицами. Перед полком шли шесть арапов в турецком одеянии с саблями наголо. Царь держался при своем полку в одинаковом платье со своими офицерами[515].

О следующих нескольких днях нет известий. Из ответного письма псковского воеводы И. И. Головина видно, что 18 января Петр писал ему во Псков с предписанием расследовать дело о пропавшей почте[516]. 22 января прибыл в Москву по вызову царя украинский гетман И. С. Мазепа, бывший в Москве и в прошлом 1699 г. 2 февраля скончался боярин А. С. Шеин. Следя за заседаниями думы в 1700 г., мы видели уже выше, что некоторые бояре не прибыли на заседание 5 февраля, так как отпросились на похороны — «отпущены были за телом»[517]. Речь на похоронах говорил приехавший из Киева игумен Николаевского монастыря Стефан Яворский. Есть предание, что эта речь его так понравилась Петру, что он приказал игумену остаться в Москве[518]. Отсюда можно заключить, что и Петр присутствовал на похоронах Шеина. Предание о впечатлении, произведенном на царя Стефаном Яворским, находит себе подтверждение в письме патриарха Адриана к Петру 17 марта 1700 г., где патриарх вспоминает, что перед отъездом в Воронеж царь посетил его, «старца немощна», и притом говорил, чтобы игумена Стефана Яворского домой не отпускать, а посвятить в архиереи на какую-либо недалекую от Москвы епархию. Из этого письма заключаем также, что между похоронами Шеина 5 февраля и днем отъезда из Москвы 18 февраля Петр навещал больного патриарха[519].

Неоднократно приходилось уже говорить выше о необыкновенном постоянстве Петра в распределении своего времени и своих занятий; а повторение одних и тех же занятий в одно и то же время создавало привычку, от которой царь неохотно отступает. То же постоянство и в деле стрелецкого розыска. В конце