жесткой степени контроля. Как ни парадоксально, она выбрала работу, где больное тело было в центре внимания и беспокойства. Она сама задавалась вопросом, а не было ли ее увлечение голоданием лишь средством увидеть, чем это может закончиться, так же, как и ее интерес к работе, связанной с подробностями боли и смерти, был в том, чтобы быть всегда готовой понять и победить процесс смерти. Она также хотела узнать, что случилось с отцом во время его болезни, а также получить контроль над неумолимыми процессами болезни и угасания.

Хотя анорексию можно рассматривать как конкретную попытку напасть на сексуальность взрослых и сохранить детство, ее также можно рассматривать как борьбу против ужасного процесса старения в целом, а не только против репродуктивного развития тела взрослой женщины. Как и другие истерические расстройства, анорексия Рут была попыткой справиться с пугающими сексуальными и разрушительными импульсами посредством тщательно построенных защит и ритуалов.

Рут почувствовала, что ее голод может быть опасным; осознание своего тела пробудило ее сексуальные чувства и вызвало гнев в связи с удушающим контролем матери. Ее бессознательным чувством вины в отношении этих переживаний можно было управлять через потакание, а затем наказание себя пищей. Она могла позволить себе пищу в ситуациях, когда была бы наказана, и только ту, которой жаждала, — сладости с их высоким содержанием калорий. В этом смысле анорексия связана с опасением относительно ее собственных основных импульсов. Она отказалась принимать еду в свое тело в нормальных количествах и сильно огорчалась, когда чувствовала, что слишком много съела; голодание можно понять как отражение страха, что съеденное станет внутренним преследователем. Ее аппетит был связан с другими неконтролируемыми и неприемлемыми побуждениями и импульсами, т. е. относящимися к сексуальным и агрессивным чувствам. Сладости представляли собой снисходительность, жадность и детские угощения — то, чему Рут должна была сопротивляться.

Кражи в магазинах связаны с непреодолимым импульсом принять запрещенную вкусную пищу — ту, которой угощали детей. Ее воровство показывало в ней маленького ребенка, чувствующего себя лишенным, ворующего особое удовольствие, которого ему так хотелось, но которого он не заслуживал. Когда Рут ловили, она чувствовала себя непослушным ребенком, которого уводят и удерживают от вреда, как в детстве ее отправляли в ее комнату. Часть ее жаждала этого инфантилизирующего опыта, где ее собственные импульсы будут находиться под внешним контролем, а опасные желания не приведут к неприятностям. Она была освобождена от ответственности и была временно заключена в кокон замкнутого пространства, без соблазна вести себя как взрослый. Употребление сладостей было, как секс, запрещенным удовольствием: Рут могла позволить себе только крошечные частицы этого вкуса и должна была создать ситуацию, когда выполнение ее желаний могло привести к наказанию, что поддерживало постоянную напряженность между желанием и отрицанием. Она не позволяла себе иметь сексуальные отношения, ей было очень трудно забыть то, что она считала катастрофическим последствием ее сексуальных отношений в подростковом возрасте, — смерть отца. В основе ее самоотречения лежало отчаянное ощущение лишений и стремление избежать клаустрофобии от ее отношений с матерью. Используя свое тело как объект для пыток, отказа в еде, а затем поддразнивания с помощью запрещенных удовольствий, она нашла единственный способ утвердить эту автономию и напомнить себе и матери, что ее жизнь была, по сути, ее собственностью.

Связь нервной анорексии Рут с ее кражами

Похоже, что кражи в магазинах представляли собой сознательный, но навязчивый поступок, который Рут не могла контролировать. Как в краже, так и в самоповреждении проявлялась бессознательная потребность в наказании за сложные отношения с матерью, которая препятствовала ее способности отделяться от нее и формировать взрослую личность.

Своей анорексией Рут заявляла о необходимости контролировать свое тело, применять насилие против себя, особенно против сексуальности, которая, по ее мнению, подталкивала ее к уходу от родителей. Она сохранила мощную фантазию о том, что попытки отделиться от родителей каким-то образом вызвал и смерть отца и что он не смог без нее выжить. У нее был невыраженный гнев против матери, который она приняла на себя. Она применила к себе насилие голодом, оказавшись полностью поглощенной борьбой за ограничение приема пиши. Она воспринимала голод как мучителя, против которого должна была защищаться.

Ее анорексия, чувство вины, сексуальность и кражи в магазинах были тесно связаны друг с другом, представляя противоречивые побуждения и импульсы. Текущие проблемы заключались в том, чтобы похудеть любой ценой к удовольствию матери, с которой у Рут были очень запутанные отношения. Процесс отделения от матери был внезапно и бесповоротно прерван смертью отца, и Рут по-прежнему в прямом смысле вела себя как дочь-подросток, «хорошая девочка», которая оставалась дома со своей матерью, а не строила свою собственную социальную жизнь. Сферой автономии и контроля был собственный истощенный и обездоленный организм.

Значение кражи

Кража в магазине сама по себе может рассматриваться как симптом лежащего в основе бедствия, отражающего неудовлетворенность и восстание, по-видимому, очень уступчивых и вежливых женщин, ведение ими частной войны против лицемерия и ограничивающих их обстоятельств. Этот симптом был описан как бессознательный протест против требуемого от женщин «ложного социального Я»:

Фасад — это быть милой, доброй, спокойной, внимательной и заботливой для других. Женщинами, ворующими в магазинах, этот фасад, кажется, принят в крайней степени и принят неосознанно, бессознательно. В то время как большинство женщин сознательно принимают и играют эти роли, испытывая вину за лицемерие, но, будучи в ловушке социальных ожиданий, все же продолжают играть, женщины-воры не понимают, что их роли — всего лишь ложное социальное Я.

(Knowles, 1997, р. 211)

Кража — это, в сущности, акт принятия того, на что у человека нет прав; такие женщины, как Рут, отрицают аппетит, пищу, секс и даже саму жизнь, а потому эти потребности могут быть удовлетворены только косвенно и