честолюбивого иммигранта является то, что ему недостаточно собственного прогресса. Успех в одиночку – это неполноценный успех в его глазах. Поднимаясь выше, он должен взять с собой семью. Поэтому, когда я отказалась быть удочерённой богатым стариком и вместо этого осталась верной своей семье в трущобах, я лишь следовала правилу; и я могу говорить об этом без хвастовства, потому что моей заслуги в этом не больше, чем в том, что я просыпаюсь посвежевшей после крепкого ночного сна.

Это наводит меня на мысль о том кратком списке моих добродетелей, благодаря осуществлению которых, я, можно сказать, и привлекла свою удачу. Мне кажется, что я всегда давала природе шанс, использовала свои возможности и практиковала самовыражение. По крайней мере за это враги могут отдать мне должное, а большего не смогут приписать мне даже мои друзья.

Когда я жила на Довер-стрит, я не философствовала ни о тонкостях своего характера, ни об иммигранте и его привычках. Я жила своей жизнью, а мораль существовала сама по себе. После Довер-стрит были Эпплпай Элли, Леттербокс Лейн и другие жуткие уголки бостонских трущоб, пока нашим соседям, вероятно, не начало казаться, что мы будем вечно исследовать дно жизни. Но мы нашли короткий путь – всё же нашли короткий путь! А тот маршрут, что мы проделали из многоквартирных домов в душных переулков до нашего милого коттеджа, где солнце светит в каждое окно, а зелёная трава подходит к самому порогу, был проложен отцами-пилигримами, которые перенесли свои полевые заметки на очень тонкий пергамент и назвали его Конституцией Соединённых Штатов Америки.

Было приятно выбраться с Довер-стрит – так было лучше для растущих детей, лучше для моих уставших родителей, лучше для всех нас, так же, как чистая трава лучше пыльного тротуара. Но мне никогда не следует забывать о том, что я уехала с Довер-стрит с целой охапкой сокровищ. Я обязана засвидетельствовать, что в Америке дитя трущоб владеет землей и всем хорошим, что есть на ней. Все прекрасные вещи, которые я видела, принадлежали мне, и я могла ими воспользоваться, если бы захотела, все чудесные вещи, о которых я мечтала, приближались ко мне. Мне не нужно было искать своё царство. Стоило лишь стать достойной его, и оно само пришло ко мне, даже на Довер-стрит. Всё, что когда-либо произойдёт со мной в будущем, берёт начало или первичный импульс в условиях моей жизни на Довер-стрит. Моя дружба, мои преимущества и недостатки, мои таланты, мои привычки, мои амбиции – вот те материалы, из которых я строю свою дальнейшую жизнь в открытой для всех мастерской Америки. Мои дни в трущобах были полны скрытых возможностей, но требовалось, чтобы назрели те события, которые позволили воплотить их в реальность. Так же неустанно, как я работала над тем, чтобы завоевать Америку, Америка приближалась к тому, чтобы лечь у моих ног. На Довер-стрит я была наследницей, ожидающей совершеннолетия. Я была принцессой, ждущей, когда меня возведут на престол.

Глава XX. Наследие

Одним из присущих преждевременной биографии недостатков является то, что сюжет нельзя довести до логического конца. Эта сложность пугала меня поначалу, но теперь я считаю, что мне не нужно взывать к своему здравомыслию, чтобы найти правильное место для остановки. Внезапные приступы нежелания продолжать известили меня о том, что прошлое и настоящее встретились. Я достигла той точки, когда мои прошлые дни лежат сваленными в большую кучу, и мне не хочется больше их ворошить и доставать на всеобщее обозрение. Если уж на то пошло, я не уверена, что мне следует добавлять что-то действительно новое, даже если бы я смогла заставить себя пересечь черту благоразумия. Я уже продемонстрировала, насколько реальна американская свобода, о которой мы говорим, и каким образом определённый класс иностранцев использует её. Всё, что я могла бы добавить из моих более поздних приключений, было бы, по сути, повторением описанного мною ранее. Я отследила путь, который может проделать ребёнок-иммигрант, сойдя с корабля – через государственные школы, где его с готовностью передавали из рук в руки учителя; через бесплатные библиотеки и лекционные залы, где его вдохновляло каждое проявление гражданственности; рассказала о том, как он тащил через трущобы бремя личных неудобств, но находил утешение в общественных возможностях; как для него гостеприимно распахнулись сотни дверей к образованию, как с помпой, блеском и поднятыми флагами он начал искать в умах американцев американскую мечту и нашёл её в мыслях благородных людей; как вопреки иностранному происхождению и бедности он, используя многочисленные возможности, занял в жизни место, которому позавидовал бы любой местный ребёнок – я провела вас по следам молодого иммигранта почти до дверей колледжа, оставшуюся же часть его пути можно отдать на откуп воображению. Можно сказать, что, начиная с латинской школы и далее, я жила так же, как мои американские одноклассницы, преодолев свойственную иностранцу идиосинкразию, об остальных моих внешних приключениях вы можете прочитать в любом томе по американской женской статистике.

Но, чтобы меня не упрекнули во внезапной неестественной сдержанности, после того как я приучила своего читателя рассчитывать на самый подробный отчёт, я готова добавить несколько деталей. Я поступила в колледж, как я и предполагала, хотя и не в Рэдклифф. Вместо этого я поступила в Барнард-колледж*, получив приглашение жить в Нью-Йорке, от которого я не хотела отказываться. Там я получила все заслуженные почести, и пусть я и не научилась писать стихи, как я когда-то надеялась, я, по крайней мере, научилась думать по-английски без акцента. Вы, возможно, захотите знать, разбогатела ли я, помятуя о моём стремлении обеспечивать семью. Я могу ответить, что заработала достаточно, чтобы погасить задолженность перед миссис Хатч и обеспечить все свои потребности. Где я жила с тех пор, как покинула трущобы? Моя любимая обитель – палатка в дикой местности, где я буду рада угостить вас чашкой чая из жестяного чайника и ответить на любые дополнительные вопросы.

Это и правда последнее слово? Да, хотя длинная глава романа Довер-стрит остаётся недописанной. Я могла бы написать целую книгу историй о том, как я завладела Бикон-стрит и научилась отличать хозяина поместья от дворецкого в парадной форме. Я могла бы проследить свой путь от пустой комнаты с видом на склад пиломатериалов до атласных гостиных в районе Бэк Бэй, где я пила послеобеденный чай с благородными дамами, чьи руки были столь же изящными, как их фарфоровые чашки. Мой дневник тех дней полон комментариев о контрастах жизни, которые я