– Бэйниск! Я добрался до узла! – Он вытянул шею, чтобы посмотреть вниз. Чернота – безнадежная, бездонная. – Бэйниск! Ты где?

После первого крика Драсти Бэйниск не шевелился. Меньше всего ему хотелось случайно уронить мальчишку – когда они зашли уже так далеко. И, правду сказать, в нем самом нарастал страх. Стена слишком ровная – никаких трещин; все, что можно нащупать – мелкая рябь. Когда веревка кончится, уцепиться будет не за что – и не на чем будет закрепить петлю.

Он понял, что они в беде.

Услышав второй крик Драсти – тот достиг узла, – Бэйниск приготовился спускаться.

И тут кто-то резко дернул веревку вверх.

Бэйниск поднял голову. Над краем обрыва – смутные лица; новые и новые руки тянутся к веревке. Веназ – да, это он – улыбается.

– Попался, – пробормотал он тихим злобным голосом. – Вы оба попались, Бэйниск.

Снова рывок веревки.

Бэйниск одной рукой достал нож. Потянулся, чтобы перерезать веревку ниже себя, но помедлил, еще раз посмотрев вверх, на лицо Веназа.

Может быть, таким было и его лицо, всего несколько лет назад. Лицо, так мечтающее взять верх, командовать кротами. Ну что ж, пусть Веназ забирает их. Пусть забирает всех.

Бэйниск поднял руку с ножом – прямо над крепко сжатым кулаком. И резанул веревку.

Упирайся, сколько хочешь, не поможет. Нам пора лететь обратно в настоящее. Чтобы все стало понятно, каждая грань должна блеснуть хотя бы раз. Раньше пузатый коротышка молил о прощении. Теперь молит о доверии. У него твердая рука, хоть и дрожит. Поверьте.

Поэт сидит напротив историка. Неподалеку, за столиком в «К’рулловой корчме», Дымка наблюдает, как Скиллара пускает изо рта мудреные завитки дыма. Наблюдает алчным взглядом, но то и дело в глазах вспыхивает ярость – стоит вспомнить о женщине, лежащей наверху в коме. Да, стоит только вспомнить. Дымка стала спать в постели с Хваткой, пробовала все, что могла придумать, чтобы снова пробудить чувства в своей любовнице. Ничего не получалось. Душа Хватки потеряна и блуждает далеко от холодного, дряблого тела.

Дымка ненавидит сама себя, чувствуя, что ее душа готова двигаться дальше, искать благословения новой жизни, нового тела, которое можно исследовать и ласкать, новых губ, к которым можно прижиматься своими.

Но это глупо. В благожелательности Скиллары не было ничего особенного. Эта женщина предпочитала обаяние мужчин, какие есть. И правду сказать, Дымка и сама не раз играла в эту игру. Так откуда эта похоть? Да еще такая дикая и жадная?

Это потеря. Потеря, словно жалящий хлыст, заставляет искать опору, жаждать экстаза, восхитительной капитуляции и даже стремиться к саморазрушению. Бутон, срезанный со стебля, отдает оставшиеся силы последнему цветению, одному славному восклицанию. «Цветок бросает вызов», – если цитировать древнюю поэму тисте анди. Жизнь бежит от смерти. Иначе она не может. «Жизнь бежит», – если цитировать воплощение поэтической краткости пузатого коротышки.

Окунись в голову Дымки, проскользни за ее глаза и смотри на то, что она видит, ощути, что она чувствует, – если не боишься.

А вот Мураш – у прилавка, на котором он разместил семь арбалетов, двенадцать колчанов арбалетных стрел – всего сто двадцать, шесть коротких мечей, три метательных топора фаларского производства, генабарийский широкий меч и круглый щит, две местные рапиры с причудливыми гардами – Мураш целое утро безуспешно пытался разобраться в этой странной куче оружия – и мешочек с тремя «шрапнелями». Мураш хочет решить, что брать с собой.

Однако предстоящая им операция должна быть мирной, так что ему хватит короткого меча, как обычно, закрепленного в ножнах; да, по сути, все как обычно. Но ведь где-то поджидают убийцы, жаждущие поднять голову Мураша на остриях кинжалов, так что «как обычно» – просто самоубийство. И лучше опоясаться как минимум двумя короткими мечами, забросить за плечо пару арбалетов, в правую руку взять широкий меч, в левую – двойную рапиру, по колчану на каждое бедро, мешок со «шрапнелями» на пояс, а зубами зажать метательный топор… нет, это смешно, он так челюсть сломает. Может, еще один короткий меч… но так он отрежет себе язык, как только попытается что-нибудь сказать, а ведь говорить рано или поздно придется, так?

А можно на пояс повесить все шесть ножен для коротких мечей – тогда получится юбочка из коротких мечей, но это ведь не страшно, правда? Однако куда девать «шрапнель»? Один удар эфесом или рукоятью – и он превратится в расползающееся облако усов и обломков оружия. А арбалеты? Придется их все зарядить, но тогда уж беречь спусковые крючки, если не хочет, споткнувшись, проткнуть всех друзей.

А если…

Что там? Вернемся к Дымке? Плоть к плоти, в руках полновесные груди, колено настойчиво раздвигает бедра, пот мешается с ароматными маслами, мягкие губы мечтают слиться, языки танцуют, скользя, как…

– Я не могу надеть сразу все!

Скиллара обернулась.

– Правда, Мураш? А разве Дымка не сказала об этом колокол назад?

– Что? Кто? Она? Да что она понимает?

На этот выпад неосознанной иронии Дымка только задрала брови, перехватив взгляд Скиллары. Та в ответ улыбнулась и снова присосалась к трубке.

Дымка взглянула на поэта и обратилась к Мурашу:

– В любом случае здесь мы в безопасности.

Выпученными глазами Мураш уставился на нее с недоверием.

– Ты веришь на слово какому-то несчастному менестрелю? Да что он понимает?

– Ты все время спрашиваешь, кто что понимает, хотя очевидно, что и слушать не желаешь, что им известно.

– Чего?

– Извини, я так сбита с толку, что вряд ли смогу повторить. Контракт разорван – так сказал Рыбак.

Мураш медленно покачал головой.

– Рыбак сказал! – Он ткнул пальцем в поэта. – Это не Рыбак – по крайней мере, не тот знаменитый. Он украл имя! Был бы он знаменитым – не сидел бы тут, правда ведь? Знаменитые так не делают.

– Да что ты? – спросил поэт, который называл себя Рыбаком. – А как же мы делаем, Мураш?

– Знаменитые люди делают знаменитые дела, все время. Это всем известно!

– Контракт выкуплен, – сказал поэт. – Но если хочешь облачиться, как будто собираешься в одиночку штурмовать Семя Луны, валяй.

– Веревка! Мне нужна веревка? Надо обдумать! – И чтобы думать было легче, Мураш принялся расхаживать, шевеля усами.

Дымке хотелось скинуть сапог, чтобы двинуть ступню между бедер Скиллары. Нет, она хотела туда вся. Застолбить участок. Зашипев от расстройства, она встала и уселась у столика поэта. Она сверлила его пристальным взглядом; он в ответ поднял бровь.

– Считается, что Рыбак сочинил больше песен, чем кто-либо другой, о ком я слышала.

Мужчина пожал плечами.

– Некоторым из них сотня лет.