Подобна вешнему потоку ты.

Ты радость в сердце бедняка вселяешь

И слезы угнетенных осушаешь.

Все захлопали в ладоши, заметив, что и гости хлопают. Валенти скромно поклонился. Скупая сдержанность этого поклона объяснялась не авторской гордостью, а торжественностью момента. Затем он вернулся на место и, кик верный ученик Халме, постарался, чтобы лицо его приняло каменное выражение. Хеллберг, закусив губу, смотрел в пол. Салин встал и хрипло, со вздохом рявкнул:

— Та-ак... Хороший парень... Молодец. M-да, мда...

Он, сосредоточенно глядя куда-то вдаль, вышел вперед. Халме захлопал, и аплодисменты, начатые им, могли бы длиться сколько угодно, если бы Салин сам не прервал их.

— Свобода, как сказал молодой поэт, действительно впервые забрезжила на сумрачном небосклоне нашей родины. Но это пока лишь проблеск в разрыве туч, вспышка далекого маяка, сулящая надежду тем, кто блуждает во тьме. Но после светлых дней всеобщей забастовки мрак реакции снова опускается на нас. Ночь финляндской государственности еще не отступила окончательно. Но кое-чего мы все-таки добились. У нас введено всеобщее, равное[24]

Что тут скажешь? О богатый и прекрасный финский язык, твои словесные россыпи обильны, но где же мне найти в тебе достаточно сильные слова, чтобы излить все негодование народное? Так приди же ты мне на помощь, о избавитель наших отцов, о ты — черт-перечерт-передьявол-и-архисатана!..

Халме сидел как аршин проглотил и бросал строгие взгляды на публику, прыскавшую потихоньку и готовую разразиться громким смехом. Но тут вдруг раздались аплодисменты. Люди хлопали в ладоши что было мочи и даже топали ногами. Салин очнулся, замолчал, усмехнулся и продолжал уже спокойнее:

— Ну вот. Пожалуй, можно было бы и меньше поминать злого духа, врага души человеческой, но вы же сами понимаете, как горько становится, когда подумаешь обо всем этом. Но я сгоряча позабыл, что у нас теперь имеется и другое подходящее слово против них: это черта, красная черта в избирательном бюллетене! Не забывайте о ней. И помните, каждый должен воспользоваться своим правом голоса. Вы должны пробудить чувство гражданского долга и в ваших соседях. Скажи свое веское слово, трудовой класс Финляндии, очнись от своей тысячелетней немоты. Выскажи свою волю в лицо этим наглецам, этим чванливым щеголям! Знай, что от тебя потребуется многое. Потому что ты борешься на два фронта. Против своих и чужеземных угнетателей. Они, как Пилат и Каиафа, отлично понимают друг друга с полуслова, едва завидят общего противника. Так возьми же в свои руки судьбу страны и подними ее высоко над собой. Потому что другие забыли о стране, как только им вернули старые должности и звания. Взвейся, красное знамя, над этими серыми избами, из которых раньше летели к небу только глухие жалобы да слезные мольбы жестокому богу — а он, должно быть, или совершенно слеп и глух, или же сам буржуй. Товарищи! Пусть сердце под вашим рубищем забьется в ритме новой эпохи.

Салин закончил и вытер вспотевший лоб. Даже во дворе хлопали, топали, выкрикивали одобрительные слова, хотя те, кто находился во дворе, едва ли многое расслышали из этой речи.

Аксели отхлопал себе ладони. Правда, ему были не совсем понятны чувства, обуревавшие Салина, но их сила производила впечатление. Буря аплодисментов продолжались, когда Аксели услыхал позади сдавленный шепот Лупе:

— Нe щекоти... слышь ты, не щекоти!..

Аксели оглянулся и увидел, что Оску по-своему старался воспользоваться общим шумом: обняв девушку за талию, он просунул ладонь ей под руку и пальцами касался груди. «Черт, он ее тискает...»

Луне краснела и, пыхтя, боролась с приставучими руками парня. Аксели отвернулся и стал смотреть, как Халме пожимает руку Салина. Он, конечно, благодарил докладчика. Но затем внимание Аксели снова отвлекла возня за спиной.

Шум уже стих, и были слышны слова Халме:

— ..Мы имели возможность убедиться в том, что ты не зря пользуешься славой замечательного оратора. Ты, Ээту, сын нашего народа, настоящий народный трибун...

— Слушай, Ауне, дождись меня у дорожки на ключик... Только чтобы тебя никто не видел...

Народ толпился вокруг Салина. Он говорил, усмехаясь:

— Ну, чего там... бывает, удается сказать и лучше...

Кустаа-Волк все время молчал. Высоко подняв густые брови, он безучастно стоял у стены и даже ни разу не захлопал. Когда люди стали протискиваться вперед, к докладчику, он проворчал:

— Оближите его, съешьте!..

— Что это Кустаа бормочет?

— А тебе что?

— Поди поговори лучше с ним, чем так-то ворчать в сенях. Поди заяви ему прямо, если ты с чем не согласен. Я думаю, он тебе так ответит, что крыть будет нечем.

— Мне никто не прикажет, за кого голосовать. Хоть и вовсе не стану голосовать.

— Ну, так и проваливай отсюда. Нечего тебе околачиваться среди трудового люда, раз ты господский прихвостень.

— Понюхай дерьмо. Я и так уйду. Сами голосуйте, дьяволы.

Кустаа ушел, провожаемый грозным ропотом. Халме заметил, что там что-то неладно, и сделал знак Отто. Выйди в сени и выяснив, в чем дело, Отто попросил шуметь поменьше.

— Нет, черт возьми! Надо бы его проучить... Позволяет себе этакие слова на рабочем празднике!

— Да... Не следовало бы спускать ему. Теперь все же в Финляндии свобода... так что нечего тут всякому болтать, что в голову взбредет!

— Ясно! Нынче не те времена!

— Да ну, бросьте! Только не хватало вам с Кустаа драку затеять!

Отто пришлось бороться с той волной воодушевления, которую поднял Салин. Кое-как сумел он успокоить слишком горячих. Преети тоже поспешил к нему на помощь. Он чувствовал теперь особенную ответственность, как отец поэта, и стал увещевать:

— Вот и я говорю, не стоит с ним связываться... Хотя нынче уж и рабочий человек больше не станет выслушивать, что попало.

Хенна шепотом рассказывала соседкам:

— Благодарил, так благодарил... Я слышала. Он благодарил сына...

Салин поднял руку и сказал:

— А напоследок давайте споем «Марсельезу»: «Вперед, вперед, сыны отчизны...»

Снова пели. Чей-то сапог стучал об пол, отбивая такт. И как бы вознаграждая себя за слишком робкое начало, пели уже свободно, в полный голос. Каждый подсознательно чувствовал, что дальше настроение пойдет на спад: когда все разбредутся по домам и останутся дома, в одиночестве, радостный подъем быстро схлынет. И потому каждый старался взять от праздника все что можно. Сейчас они почти вершат большие государственные дела. Благодаря Салину. Он и за границей побывал, учась социализму. И даже знает иностранные языки.