рабство, кто бы ни выгадал от этого. Да, да!.. А скажи-ка, парень, есть у тебя невеста?

— Не... не-ет... Не успел еще...

— Не успе-ел... В твои-то годы! Эх, ты! А они, слышь, занятные, девки-то. Занятные. Значит, нет невесты? Эх, ты!.. Коскела... H-да. Если найду подходящую, хорошенькую девчонку, я ее тебе сосватаю. Это уж верно. А вот у нас Валпас — это такой черт: женщин к себе на квартиру не пускает ни под каким видом! Ни ногой! Хо-хо-хо... Бранит меня за то, что выпиваю... И поделом бранит... Тут он прав... Что ты на меня так смотришь? Когда и сидел в крепости за оскорбление величества, так я уж давал себе зарок: выйду на свободу — к рюмке не притронусь. Да... Говорят, бог засчитывает даже благие намерения.

— Да, хе-хе... уж нам-то, поборникам сухого закона и сторонникам трезвости, не следовало бы ограничиваться благими намерениями,—сказал с улыбкой Хеллберг, но шутка не получилась, тем более что его взгляд был полон упрека.

Салин просипел в ответ:

— Да-а. Что верно — то верно... Не отрицаю... Никуда не денешься... А ты, парень, был на демонстрации?

— Был.

— A-а... вот как.

Снова наступило молчание. Аксели все это несколько смутило. Неужели освобождение торппарей еще не настолько ясный вопрос? Не то зачем же он спрашивает? Да и вообще, подумал Аксели, эти руководители, пожалуй, совсем не такие, какими он их себе представлял.

Как человек из народа, не искушенный в политике, он не мог понять сложной связи между идейными принципами и тактическими соображениями.

Приехали в деревню. В окнах показывались любопытные лица, кое-где люди выскакивали на крыльцо.

Санки въехали во двор. Халме уже вышел встречать их, сопровождаемый Валенти. Салин встал в санях во весь рост и, взяв вожжи, остановил коня. Вероятно, он сделал это, опасаясь, как бы люди не заметили, что он под хмельком.

— Как председатель рабочего товарищества нашей деревни, я приветствую вас, товарищ Салин, от имени товарищества! Добро пожаловать!

— Так-так... Спасибо... Спасибо, Халме... Вот как... Ну, здравствуйте, здравствуйте! Вот мы и приехали, несмотря на встречный ветер. А это кто?

— Мой секретарь... Или, вернее, секретарь товарищества.

— Ах так!.. Ты, брат, похож на поэта. По крайней мере прической. Прямо вылитый Куоикка. Да. Ну, что ж... Зайдем в дом?

Халме смотрел на гостя с некоторым недоумением: эта шапка и валенки и этот сиплый голос не вязались с представлением о выдающемся вожде рабочего люда. Но все-таки в нем чувствовалась какая-то властная сила. И во взгляде было что-то открытое, честное и притягательное, Аксели поехал в Кививуори, чтобы вернуть санки.

Выбегали люди из избушек.

— Ну что, каков он?

— Что говорил? Сказал что-нибудь о торппарях?

— Да, конечно, говорил... Ну, такой он... Высоченного роста...

— А вы по дороге встретили бароновых людей — они навоз возили,—так он им рукой помахал вот эдак...

— Да, верно. Он руками размахивал.

У Кививуори тоже расспрашивали, и Аксели рассказывал, какое впечатление произвел на него приезжий. Он поставил санки в сарай и запряг коня в свои дровни. Элина привезла на салазках кадку воды от колодца и остановилась у хлева. С того раза, как Отто пошутил над нею и Аксели, Элина избегала парня. И теперь она лишь быстро поздоровалась с ним и хотела было снять кадку с санок. Аксели подошел, отвел ее руки и сказал:

— Погоди, дай-ка дядя поднимет.

Девочка залилась краской, но все-таки с улыбкой проговорила:

— Я бы и сама сумела.

— А может, не сумела бы.

И Аксели поднял кадку, делая вид, что совсем не чувствует ее веса. Не спеша, бережно опустил он кадку на снег, так, чтобы не могло показаться, будто он ее уронил. В глазах девушки мелькнул шаловливый огонек, и, зaчерпнув ведром из кадки воду, она сказала:

— Легко ты ее поднял. И не удивительно — когда руки стальные...

Теперь покраснел Аксели. Густо покраснел от досады. Еще немного — и он бы разозлился. Попадись ему сейчас под руку тот репортер, Аксели, наверно, ударил бы его.

— Брось смеяться.

— Да я ничего... Но ведь так же в газете написано.

—Там много чего было написано.

Девушка прошла с ведром в хлев, смущенная, но в то же время почему-то улыбающаяся, и эта улыбка раздражала Аксели. Он посмотрел ей вслед и заметил, что ее толстые светло-золотистые косы уже не спадали свободно на спину, о обвились кругом головы, точно венок, и это было очень красиво.

Какое-то смутное, мучительное чувство вдруг подхлестнуло парня, так что он быстро вскочил на дровни и послал коня. Он пустил коня рысью, а сам стоял в санях, сунув одну руку в карман, а другой держа вожжи. Сани неслись, подпрыгивая и качаясь, как лодка на волнах, но он ловко сохранял равновесие. Весь он был точно струна; ноги, пружиня, крепко стояли на скачущих санях. А он еще присвистывал, погоняя коня.

IV

С вечера в деревне царило радостное оживление. «Салин у Халме. Он принимал участие в больших делах, с господами вместе», — говорили люди и чаще обычного проходили мимо дома Халме, хоть и старались не показывать своего любопытства. Но они видели только Эмму, бегавшую то в амбар, то в погреб с какой-нибудь миской в руках. А один раз Валенти стремглав пробежал в амбар и так же стремительно вернулся обратно с каким-то свертком.

Другого места для собрания не было, и оставалось только потесниться как-нибудь у Халме. Если раскрыть все двери, то в комнатах и передней, пожалуй, могут уместиться все желающие, решил Халме. Через раскрытые двери, по крайней мере, будет слышна речь.

Уже смеркалось, когда начал собираться народ. Толпились во дворе, но в дом войти не решались. Все приоделись, кто во что мог — не у всех имелось праздничное платье. Слышался веселый, радостный говор. Настроение было приподнятое, и собрание казалось праздником.

— А, и ты тоже пришел на праздник!

— Да. Надо, думаю, поглядеть на самого главного красного.

— Не смог ведь помешать Большой Ману! Хоть отобрал дом пожарной команды, а все-таки наш праздник состоится.

В последнее время у барона появилось даже презрительное прозвище. Правда, его люди испугались, когда он пригрозил согнать всех, кто из-за политики пропустил рабочий день. Но зато и ругали же его потихоньку! Собрался уж полный двор народу, но никто не осмеливался заходить в дом, пока Халме