– Ну, тогда мы отправимся в какое-нибудь место, гдевстречаются иностранцы, верно? У них всегда при себе паспорта. Или туда, гдеполучают паспорта Подыщем, как говорится, подходящего в части внешнего сходствачеловека и отберем у него паспорт. А ты, как я погляжу, не настолькосообразительна, сколь себя считаешь, да? Ведь это так просто, что понятно дажеребенку.

Они пришли к паспортной конторе и стали поджидать удачногослучая у выхода, потом отправились вслед за высоким мужчиной, который толькочто получил паспорт. В конце концов Лэшер преградил ему путь. Роуан стоялапоодаль, с ужасом наблюдая, как ее спутник ударил незнакомца и отобрал у негоудостоверение личности. Очевидно, этот акт насилия остался мало кем замеченным,если вообще кто-нибудь обратил на него внимание. На улице, переполненнойнародом и городским транспортом, было очень шумно, так что у Роуан разболеласьголова. Надо отдать Лэшеру должное, он провернул операцию с удивительнойлегкостью. Ему даже не потребовалось проявлять излишнюю грубость. Выражаясь егоязыком, он просто обездвижил незнакомца и завладел его паспортом. А потом,схватив беднягу за шиворот, затащил его в подъезд. Вот и все.

Теперь по документам он стал Фредериком Ламарром, двадцатипяти лет от роду, жителем Манхэттена.

Человек, изображенный на фотографии, оказался вправду оченьпохож на Лэшера. А когда тот слегка укоротил волосы, то на первый взглядразличий вообще невозможно было найти.

– Но этот человек. Вдруг он умер, – предположилаРоуан, когда они шли по многолюдной улице.

– Мне до него нет никакого дела. Я вообще не испытываюк человеческим созданиям никаких особых чувств, – ответил Лэшер. Но тотчасу него на лице отпечаталась гримаса удивления. – А я сам разве не являюсьчеловеком? – Стиснув голову руками, он быстро устремился вперед,беспрестанно оборачиваясь, чтобы убедиться, что она не потерялась, хотя всегдаутверждал, что ощущает ее по запаху даже тогда, когда их разделяет толпа.

Лэшер пытался припомнить все, что касается собора, в которыйкогда-то отказалась идти Сюзанна, потому что боялась церковных развалин. Какаяона была невежественная! Невежественная и унылая. Но с некоторых пор горнаядолина опустела! Он говорил, что Шарлотта умела хорошо писать. Она оказаласьгораздо сильнее Сюзанны и Деборы.

– Они все были моими колдуньями, – рассказывал онРоуан. – Я давал им в руки золото. Едва я узнал, как его раздобыть, как сталприносить им все, что мог. О господи, не могу нарадоваться тому, что я сноваживу на этом свете. Что могу ощущать землю у себя под ногами. Могу подниматьруки вверх и чувствовать, как земля притягивает их вниз!

Вернувшись в отель, они вновь занялись составлениемхронологической последовательности событий. Лэшер подробно описал каждую изведьм, начиная с Сюзанны и кончая Роуан. К удивлению Роуан, в этот список онвключил и Джулиена, который шел по счету четырнадцатым. Она не стала заострятьна этом внимание, потому что заметила, какое огромное значение Лэшер придавалцифре тринадцать. Он беспрестанно повторял, что тринадцать ведьм породят ту, укоторой достанет силы выносить ему ребенка Создавалось такое впечатление, будток этому факту Майкл не имел никакого отношения, будто он не приходилсярожденному ребенку отцом Рассказывая о своем прошлом, Лэшер произносил какие-тостранные слова – maleficium, ergot, belladonna, – а однажды дажеразразился целой тирадой по-латыни.

– Что ты имеешь в виду? – полюбопытствовалаРоуан. – Почему только я оказалась способной дать тебе рождение?

– Не знаю, – простодушно бросил он.

Лишь с наступлением вечера ее осенила догадка: передаваясвои впечатления об имевших некогда место событиях, он был начисто лишенчувства соизмеримости в их описании. Так, он мог битый час рассказывать о том,в какие одежды была облачена Шарлотта и как тускло на ней выглядели прозрачные,ниспадающие фалдами шелка, которые до сих пор стояли у него перед глазами, апотом всего в нескольких словах поведать о перелете семьи из Сан-Доминго вАмерику.

Когда Роуан спросила его о смерти Деборы, он заплакал.Описать ее оказалось ему не под силу.

– Все мои ведьмы. Я принес им смерть. Уничтожил их всехтем или иным способом. Кроме самых сильных, которые причиняли мне боль. Тех,которые истязали меня, принуждая повиноваться.

– И кто это был? – полюбопытствовала Роуан.

– Маргарита, Мэри-Бет, Джулиен! Будь он триждыпроклят! – Он громко расхохотался и, вскочив на ноги, принялся изображатьдобропорядочного джентльмена Джулиена, который сначала завязывал шелковыйгалстук four-in-hand[33], потом надевал шляпу и выходил из дому, после чегодоставал сигару и, отрезав кончик, вставлял ее в рот.

Это выглядело очень театрально, как настоящее представление,в котором Лэшер перевоплощался совершенно в другой образ и умудрялся дажеизречь несколько слов на ломаном французском.

– Что такое four-in-hand? – спросила Роуан.

– Не знаю, – откровенно признался он, – хотятолько что знал. Я находился в его теле вместе с ним. Ему всегда это было подуше. В отличие от прочих, которым мое присутствие не нравилось. Обыкновенновсе ревностно оберегали от меня свои тела. И посылали меня к тем, перед кемиспытывали страх либо кого желали наказать или неким образом использовать.

Лэшер сел и сделал еще одну попытку овладеть бумагой иручкой, которые любезно предоставлял своим гостям отель. Потом снова припал кгруди Роуан и принялся попеременно сосать то из одного соска, то из другого.Наконец она заснула. Они спали вместе. Едва Роуан открыла глаза, как они сновапредались древнему как мир инстинкту, вздымаясь к сладостной вершине снова иснова и погружаясь в океан блаженства до тех пор, пока силы Роуан неистощились.

В полночь они отправились во Франкфурт.

Это был ближайший самолет, летящий через Атлантику.

Роуан боялась, что об украденном паспорте заявят в полицию.Но Лэшер успокоил ее, сказав, что механизм международных перевозок работает изрук: вон медленно. И вообще, людской мир слишком нерасторопен по сравнению смиром духов, где все либо свершается со скоростью света, либо вообще пребываетв покое.

– Я боюсь музыки! – произнес Лэшер, слегказамешкавшись перед тем, как надеть наушники.

Наконец он предался слушанию льющихся прямо ему в ушизвуков, безотчетно откинувшись на спинку сиденья и невидящим взором уставившисьв пустоту. Музыка настолько его захватила, что, если бы не отбивающие ритмпальцы, можно было подумать, будто он невменяем. Этого занятия ему вполнехватило до самой посадки.