Потом уткнулся лицом ей в живот, не обращая внимания нагрязную и дурно пахнущую постель, и принялся что-то бормотать и шептать, послечего вдруг зашелся громким плачем, вскочил и пустился танцевать. Он с такимсамозабвением кружился, прыгал на одной ноге, пел и хлопал в ладоши, будтонаходился в экстазе. Ей доводилось видеть такие выходки уже много раз, новпервые он предавался этому действу с таким удовольствием. Зрелище быловоистину любопытным. Нельзя было без изумления наблюдать за взмахами егодлинных и изящных рук и ног, за поворотами стройного стана, за движениямикистей, которые казались вдвое длиннее, чем у обычного человека.

Она закрыла глаза, но это не помогло ей избавиться отназойливого зрелища прыгающая и кружащаяся фигура продолжала стоять перед еевнутренним взором. Не могла несчастная пленница отстраниться и от раскатовсамодовольного смеха и громкого топанья по ковру его ног.

– Господи, почему он не убьет меня? – прошепталаона.

Он замолчал и снова склонился над ней.

– Прости, дорогая, прости.

Господи, до чего же приятный у него был голос! Глубокийгрудной голос. Таким голосом впору читать по радио Библию, услаждая слух тех,кто ночью оказался вдалеке от людей за рулем машины.

– Я не собирался уходить так надолго, – сказалон. – Со мной произошло горькое, раздирающее мое сердце приключение, –его речь с каждым словом ускорялась. – В печали мне довелось делать своиоткрытия. Исполненный горестей и разочарований, я стал свидетелемсмерти… – И, как с ним зачастую бывало, он снова перешел на шепот или,вернее сказать, тихое бормотание. Принялся раскачиваться туда-сюда на ногах,что-то напевая, мурлыкая и насвистывая тоненьким голоском.

Потом он упал на колени, как будто они подкосились. Сноваположил голову ей на живот и, невзирая на засохшие вокруг нечистоты, принялсяего целовать, устремив свою теплую руку в ложбинку между ее бедер.

– Моя дорогая, моя милая.

Она не могла удержаться от слез.

– Освободи меня. Позволь мне встать. Разве ты невидишь, в какой грязи я лежу. Посмотри, до чего ты меня довел. – Оназамолчала, парализованная гневом, которому чуть было не дала выхода.

Она знала, что, если ее слова заденут его самолюбие, онбудет дуться на нее на протяжении многих часов или, что еще хуже, стоять у окнаи плакать. Поэтому надо молчать. Надо проявлять благоразумие.

Какое-то время он молча на нее смотрел, потом вытащил нож иперерезал ленты.

Наконец ее руки обрели свободу. Пусть ее конечности былионемевшими и ни на что не способными, но зато свободными. Призвав в себеостаток сил, она попыталась их приподнять. На удивление, они ей повиновались,за исключением правой ноги.

Она почувствовала, как плавно скользнули ей под спину егоруки. Он поднял ее и, выпрямившись, прижал к своей груди.

Она плакала. Плакала навзрыд. Неужели она вновь свободна отпроклятой кровати? Если б только ей удалось обнять его за шею и…

– Я вымою тебя, моя дорогая, моя милая, моя несчастнаявозлюбленная, – произнес он. – Моя бедная возлюбленная Роуан.

Интересно, они танцевали или у нее так сильно кружиласьголова? Вскоре запахло ванной – мылом, шампунем и чистыми вещами.

Он уложил ее в холодную фарфоровую ванну, и онапочувствовала первую струю теплой воды.

– Слишком горячая, – прошептала она. Ослепительнобелый кафель мелькал у нее перед глазами, сливаясь со стенами и перемежаясьвспышками света. Стоп.

– Нет, она совсем не горячая, – успокоил ее он.

Его глаза казались ей еще больше, еще ярче, а брови какбудто уменьшились, но оставались по-прежнему пышными, блестящими и черными. Онаотметила эту особенность про себя, как будто собиралась делать запись вкомпьютер. Неужели это все? Трудно поверить. Неужели никто так ничего и неузнает о ее открытиях? Господи, если бы только посылка дошла до Ларкина…

– Не надо горевать, моя дорогая, – произнесон. – Мы будем добры друг к другу. Будем любить друг друга. Ты будешь мнедоверять. И снова полюбишь меня. Роуан, зачем тебе умирать? В этом нет никакогосмысла. Нет никакой причины тебе меня покидать, Роуан. Люби меня, дорогая.

Она лежала как труп, не в силах сделать ни малейшегодвижения. Вокруг нее водоворотом кружилась вода. Он расстегнул ей белую блузкуи слегка спустил вниз. Льющаяся с шипением теплая вода окатила обнаженныеучастки тела Роуан. Неприятный запах стал исчезать. Она услышала, как ееспутник отшвырнул запачканное белье в сторону.

Роуан с трудом подняла правую руку и дотянулась до трусов,но сил их снять у нее не хватило. Он вышел из ванной в соседнюю комнату, и донее донесся шуршащий звук перестилаемой постели. Сначала ее сдернули с кровати,потом бросили на пол. Поразительно, сколько звуков способно отмечать нашесознание. Кто бы мог подумать, что подобные действия могут сопровождатьсязвуком? И тем не менее он был ей очень хорошо знаком. Совсем некстати, но она вдругвспомнила, что точно такой шорох слышала дома, в Калифорнии, когда ее мать накроватях меняла белье.

А вот теперь разорвали полиэтиленовый пакет. Чистая простыняупала на пол, ее подняли, встряхнули, чтобы расправить, и постелили на кровать.

Роуан соскользнула вниз, и вода достигла ее плеч. Она вновьпопыталась помочь себе руками и, упершись в кафель ванны, стала отталкиваться,пока наконец не смогла принять сидячее положение.

Он был уже рядом. Сняв свое пальто, он остался вобыкновенном свитере с высоким воротом, в котором выглядел на удивление тощим.Но, несмотря на свою худобу, был сильным и крепким малым, который ничем непоходил на долговязых недокормленных переростков. Шевелюра у него была такая жечерная, как у Майкла, но гораздо длиннее, так что закрывала плечи. Чем большеволосы росли, тем меньше вились. Теперь от былой кудрявости остались толькомягкие волны и завитки на висках. Когда он наклонился, чтобы приласкать Роуан,она невольно залюбовалась его лоснящейся кожей, которая, казалось, вообще неимела пор.

Он взял свой маленький нож – о, если бы только онаосмелилась выхватить его! – и перерезал ее грязные трусики, после чеговытащил их из взбаламученной воды и отбросил в сторону.

Потом, не сводя глаз с Роуан, он вновь встал на колени украя ванны и, склонив голову набок, начал петь, бормотать, издавая некиестранные звуки, напоминающие вечернее стрекотание цикад в Новом Орлеане.