– Ты ошибаешься, Сашка… Сильно ошибаешься. – Коля опустил глаза.

– Ошибаюсь – в чем?

– В том, что равнодушен… Не был я к ней равнодушен. Никогда. С первой минуты влюбился. Как пацан. Еще тогда, когда мы на пляже пиво пили. Помнишь? Это было как солнечный удар…

– Как не помнить… Я те деньки часто вспоминаю. Может, это и было оно – так называемое счастье?

– Вот и я вспоминаю. И простить себе не могу.

– Простить не можешь? Чего простить? – понизив голос, спросил я. На палубе теперь было совсем тихо. Кругом все спали. Рабочее освещение было выключено. Только красный пунктир обозначивал переборки, углы да двери.

– Что отдал Риши. Без боя.

– Отдал – мне? – робко спросил я.

– Не тебе, Саша. Если б тебе, мне не жалко было бы. Не могу простить, что так и отдал ее судьбе.

– Послушай, а почему ты тогда не… Ну, как тебе сказать… Почему ты тогда, на Ардвисуре, за ней не… ухаживал? Даже ничего ей не сказал? Просто оробел? Не хватило духу? – подсказал я.

– Не в том дело, что оробел. – Лицо Коли исказила гримаса душевной боли. – Просто я сразу тогда понял: я тебе не соперник. Она ведь в тебя влюбилась. И это было видно. Если бы ты знал, как она тогда переживала!

– Могу себе представить, – буркнул я.

– Вряд ли можешь. Чтобы себе такое представить, нужно самому в этой шкуре разок побывать. – Коля горько усмехнулся, словно бы хотел добавить: «Вот я, например, побывал». – Она так сильно в тебя влюбилась, что, когда мы с ней по клонским паркам гуляли, она только и делала, что о тебе расспрашивала… Кажется, она все у меня выведала – и каким одеколоном ты пользуешься, и какие книжки читаешь, и какие предметы в Академии тебе нравятся, а какие – не очень… Она даже хотела знать, в какой школе ты учился, я имею в виду номер, и чем знаменит город Архангельск. Это пытка была, Саша. Сущая пытка. – Коля резко тряхнул головой, словно пытался стряхнуть наваждение.

– И ты… все это время… молчал? – шепотом спросил я.

– А что мне было делать? Приставать к Риши, которая места себе не находила, со своими чувствами? Чтобы ей тошно от меня стало? Чтобы она отвернулась от меня? Это мне нужно было делать?

– Да нет, я не то имел в виду. Я хотел сказать, почему ты мне ничего не сказал? Тебе стало бы легче.

– Знаешь, только ты не подумай, что я в благородство играю… Просто у меня надежда была: а вдруг у вас с Риши что-то еще срастется? Вдруг у вас с Иссой это не всерьез? Мне так хотелось, чтобы она была счастлива!

– Ну, Достоевский… Никак не меньше, – пробормотал я. Кстати, иронии в моих словах не было.

Усталая одурь прошла – то ли стимуляторы начали действовать, то ли Колин рассказ радикально встряхнул мою нервную систему, но спать мне уже не хотелось. Мозг работал в усиленном режиме. Сотни картинок перед моим мысленным взором проносились. Мириады мыслей, среди которых главной была одна: и как это я раньше ничего не замечал? А ведь мог бы и заметить! Если бы не был так увлечен своим романом с Иссой. Если бы не привычка видеть Колю таким рассудительным, сдержанным, все раскладывающим по полочкам, живущим без утайки…

– Послушай, Саша, как ты думаешь… У меня есть шансы? – вдруг спросил Коля.

«Вообще-то нет», – сразу подумал я. Но не таким ослом я был, чтобы произнести эту фразу вслух.

– Шансы в плане Риши? – спросил я, изображая из себя тугодума.

Он кивнул.

– Я думаю, что есть. Риши мне говорила, что за ней теперь ухаживает какой-то доктор из пехлеванов. Обмолвилась, что он ей немного нравится. Я даже имя почему-то запомнил – Римуш… Стишки ей этот Римуш сочиняет, сладостями задаривает, как у них принято, всякое такое. (О заявлении в Комитет по Делам Личности я, конечно, не заикнулся.)

– Доктор? У Риши? – Глаза Коли засияли.

Видимо, по его внутренним понятиям любовная увлеченность Риши клонским доктором была в тысячу крат предпочтительней ее любовной одержимости мною. Может быть, потому что клонов Николай за серьезных соперников не держал. А может быть, как раз потому, что мог воспринимать клонского доктора Римуша именно как соперника, с которым можно и нужно бороться за право обладать Риши…

– Доктор, ага, – как мог простодушно подтвердил я. – Только… Я почему-то думаю, что это у них несерьезно. По крайней мере когда Риши о нем рассказывала, то все время почему-то посмеивалась. Дескать, он, ха-ха, такой благородный… такой чистый сердцем, ха-ха… Насколько я разбираюсь в женщинах, это плохой признак.

– Ты прав, плохой, – быстро согласился Коля.

– Поэтому, когда эта война кончится, а она обязательно когда-нибудь кончится…

Но увенчать мою жизнеутверждающую тираду мощным крещендо мне не дал Бабакулов. Его внушительная фигура выросла прямо над нами. Лицо у врио комэска-2 было сердитым.

– Товарищи пилоты, – прокашлявшись, сказал Бабакулов. – Убедительно прошу вас прекратить разговоры и разойтись по своим спальным местам.

– Прошу нас извинить, Ибрагим, – по-свойски обратился к комэску Самохвальский. – Мы будем тихо! Мы не будем никому мешать!

– При чем здесь «мешать»?

– Тогда в чем дело?

– Дело в том, товарищи пилоты, что вам категорически необходим отдых! – сообщил непреклонный Бабакулов. На фамильярное обращение Коли он не отреагировал. – Имейте в виду, от вашей собранности теперь зависят не только ваши жизни, но и жизни вверенных вам людей!

– Товарищ старший лейтенант, – попробовал поканючить я. – Вы же знаете наши обстоятельства… Мы же с Колькой даже толком еще не поговорили… Ну, товарищ старший лейтенант…

– Вы говорите уже… – Бабакулов посмотрел на часы, – два часа сорок восемь минут. – Мне кажется, этого достаточно. В противном случае…

Мы с Колей кисло переглянулись, и я, прихватив свой спальник, поплелся через спящую палубу к своему «Дюрандалю».

* * *

– Подъем! Экипажам строиться!

Я вскочил, щурясь на неожиданно яркий свет – на высоком подволоке ангарной палубы вспыхнули все лампы, а не одна через три, как обычно.

Ноги машинально скользнули в магнитные ботинки – такова обязательная временная обувь, предусмотренная для экипажей и летного состава боевых кораблей, находящихся в предвидении боестолкновения с противником.

Ботинки эти являются нижней деталью противопожарного гермокостюма «Саламандра». Если из-за боевых повреждений откажет силовой эмулятор и на борту воцарится невесомость, в магнитной обуви теоретически можно ходить. Теоретически. А практически – с ее помощью можно устоять на месте, что во многих ситуациях куда важнее.

– Экипажам строиться!

В полном сборе гермокостюм «Саламандра» тоже вещь полезная.

В нем, например, можно дышать. Накануне или в ходе боя по решению командира из всех отсеков корабля может быть вытеснена содержащая кислород и, следовательно, пожароопасная атмосфера. Вместо нее нагнетается смесь инертных газов. И тогда все – от шестого номера-дублера зенитного расчета до командира корабля – наглухо замыкаются в гермокостюмах, переходя на автономное дыхание.