– А это я? А я ору?

– А кто? Орёшь.

– А чё?

– Мы чё, приехали?

– Приехали? – судя по шороху, Семён чуть приподнялся.

– Я у тебя, однако, спрашиваю.

– Э-э… Костя, это ты, ли чё ли? Ты? Костя задумался, но ненадолго, и ответил:

– Да я, пожалуй. Так чё-то кажется мне сёдня.

– А кум где? – спросил Семён.

– Пока не видел… Может, и здесь же где-то, – ответил Костя. – Ты мне скажи-ка, где я сам.

– Не знаю.

– А кто же должен знать… Не я же правил.

– А не у кумовых ворот? – предположил Семён.

– Ну, ладно, я у кумовых ворот, а ты где?

– Бредишь?… Где я. Да вроде там же, где и ты.

– А я где? – не унимался Костя.

– Вот ты… Ну, если это ты? То чё-то голос у тебя…

– Голос как голос. Скажи, вода-то почему?

– Вода?… Какая?

– А ты потрогай-ка… Да не меня – глаза-то выткнешь.

– А кого?

– Да никого… Вокруг себя. Да только ноги не спускай.

Вода была под самое дно телеги. Не промок Семён благодаря дождевику лишь.

– Ядрёна баушка!.. Ого!

– Да тише ты…

– Вода-то – правда.

– Дак чё, на самом деле ты не знашь, куда завёз? Дуру ли лепишь? Ничё не помнишь?

– А чё мне помнить-то?

– Мы от Гришки поехали?

– Поехали.

– Поехали. А куда мы поехали?

– Ты чё, не помнишь?

– Помню, помню, просто уточняю. Ну, так куда?

– Я – за кумом, ты – за поросятами.

– В Чалбышеву, значит.

– Ну а куда ж ещё – не в Киев… Слушай, а мы не это… не в Кеми?! – предположил опять Семён.

– Тише, парень… это раз, тут и так вон как слышно, – сказал ему Костя, – а два – ты чё, совсем рехнулся, чё ли? Кемь-то, слава Богу, в трёх километрах от дороги протекат, и само мало, ближе нигде к дороге не подходит.

– Ну?… А вода?…

– Вода.

– Вода?… У кумовых ворот такой лывы… чё-то не помню… после дождей-то разве только…

– Так вот… От Гришки мы поехали?

– Поехали.

– Ну, это я и сам помню… помню, что на телегу там залазил. Дак а потом? Потом-то чё?

– Потом… Да, слушай, чё ты привязался?

– Не привязался, а так надо.

– Потом… Потом чё?… Ехали… Ещё-то чё?… Ну, говорили.

– По дороге?

– По небу, падла!

– Ты не кипятись… В лес, может, съехали?… Ну ладно, дальше?

– Чё – дальше?

– Ехали, говорили. Ну а дальше?

– Дальше… Потом мужик этот с гармошкой.

– Чё за мужик? Какой? Откуда? – удивился Костя. – Я никакого мужика не помню чё-то.

– А-а, нет, – спохватился Семён, – мужика не было… Не было у тебя, а у меня-то был.

– Как это, у тебя был, а у меня не было?

– Ну, так вот… Костя, может, мы того?…

– Кого – того?

– Ну, это дело… Может, мы померли?… Как Серафим Усольцев… От водки-то, как он, сгорели? Я слышал, что…

– А конь – тот тоже с нами, чё ли, помер?… Ну-ка, потише.

– А?

– Собаки?

– Это?… Они.

– Охотники?

– Да ночью-то…

– А у избушки?…

– Собак – тех, чё-то, сильно много… чё-то не видывал постольку у охотников. Деревня, может?

– Семён.

– А?

– Во-о-он.

– Чего – во-о-он?

– Огонёк.

– Да? Где?

– Да вон.

– Да где?

– Да во-о-он.

– Да где?… Я разве вижу, куда тычешь ты…

– Вот… моя рука, вот – палец мой… куда показыват он, чувствуешь?

– Ох, ну и палец у тебя.

– Чего?

– Да ничего… Как огурец. Я чё-то раньше и не замечал…

– Ты его раньше и не шшупал.

– Ну… палец… ну?

– И чё, не видишь?

– Нет, ни хрена… Темно всё только.

– А-а, да, тебе, наверно, зад Гнедков мешат?… Сюда попробуй-ка… Давай чуть сдвинься… во… Палец как палец. Пальцев не видел, чё ли, сроду?

– Видеть-то видел, почему… но чё-то это… шибко толстый.

Семён наклонился к Косте, поискал глазами и заметил вдалеке мерцающий огонёк.

– Высоковато… как на небе будто.

– Ну не на небе же! А может, на горе?

– Такое может быть… но не на небе же. И чё же это за деревня?

– Или заимка чья?

– А если это Кемь, то мы…

– Чё эта Кемь тебе далась!.. Ведь не могли же сорок километров мы проехать. Не двое суток же скакали.

– Не могли?

– Ну, сам-то пораскинь мозгами – не будённовцы.

– Да. Если это Шелудянка, то… ага, в полено-ёлки-дерево! Ну как же это сразу-то я не допетрил. Чалбышево! И точно что. А огонёк, парень, на яру, – Семён почувствовал на руке вожжи и зло хлестнул ими всхрапывающего Гнедка. – Куда ты нас завёз, придурок бешеный? Ишь, ты, холера! И утопить ведь мог. Может, нарочно, пропастина.

Конь, испугавшись, рванулся, но сдвинуть с места телегу не смог.

– Тпр-р-рр! Не утопил пока, засранец, дак утопишь… Куда тут плыть! Как в океане.

Говорили они уже громко.

– Семён, давай-ка спичку, чё ли, чиркнем, посмотрим хошь. Мои промокли… Так и есть! Твои-т сухие?

– Сухие вроде.

Огонёк осветил их лица. Приятели взглянули друг на друга, поприсматривались, а затем, прикрыв ладонями от огонька глаза, стали озираться.

– Вроде трава блестит, ли чё ли?

– Трава вроде…

– Трава. Она почти у морды же Гнедковой! Семён обжёг палец и поспешно бросил спичку.

Слышно было, как, угасая, та зашипела на воде. Стало будто бы ещё темней.

– А сзади? – спросил Костя.

– Счас, – отозвался Семён, возясь с коробком. – Руки, как крюки, мама бы их вырвала.

Вспыхнула спичка.

– Ого-го! И ни шиша не разглядишь тут. Одна вода. Поехали вперёд, на берег.

– А это не остров?