На свете не существовало двух таких разных людей, чем Сент-Экс, счастливый только в движении, и Фарг, домосед, которому требовалось сделать над собой усилие, чтобы сменить домашние шлепанцы на уличные ботинки. Единственное, что их объединяло: оба были ночные совы, члены того, что Фарг любил называть министерством ночи. Почти каждый вечер между десятью часами и полночью, Фарг появлялся в «Липп», садился на коричневый молескиновый стул подле стенной керамики, придуманной и обожженной его отцом для Оверната – владельца заведения. Затем он отправлялся блуждать без цели и определенного плана, заглядывая к «Дё маго» или к «Флор», потом около двух часов ночи появлялся в «Бёф сюр туа» (которому принес известность Кокто). Оттуда в районе четырех забредал во «Флоренцию», самый фешенебельный ночной клуб в Париже, где вечернее одеяние являлось обязательным для всех посетителей, кроме Фарга, обладавшего способностью обезоружить любого беззаботным рукопожатием и остроумными и тонкими замечаниями, проходившего туда в своем обычном пиджаке с мягким воротником и костюме, часто щедро усыпанном пеплом от сигареты, торчащей в углу его не закрывающегося рта.

Подобно Сент-Экзюпери, Фарг традиционно испытывал нехватку денег, и ходили бесчисленные истории об его изобретательности в поисках средств на жизнь. Он мог истратить последние деньги на великолепный букет цветов и отослать его какой-нибудь женщине, не видел ничего дурного в том, чтобы усесться в такси и попросить дворецкого заплатить таксисту. Его ужасно раздражала необходимость расплачиваться в такси. И в Париже, который он знал как свои пять пальцев, не существовало ни единого мало-мальски захудалого укромного уголка, переулка, прохода между домами, которые он бы не исследовал. Он частенько нанимал такси на всю вторую половину дня, разъезжал от одного дома до другого, а потом, наконец, ускользал от бедняги водителя, бросаясь в здание с дополнительным выходом на другую улицу. Когда дела шли совсем уж туго, он навещал своего издателя Гастона Галлимара, публиковавшего и книги Сент-Экса, и объяснял, в какую он впал нужду: оказался перед необходимостью продавать старый платяной шкаф его матери (занимавший внушительное место в квартире, которую он много лет занимал около вокзала Монпарнас). Просьбы, высказанной от имени этого «старинного семейного имущества», обычно хватало, чтобы выжать еще несколько капелек аванса или последних капель гонорара из осторожного издателя, недаром тот был нормандцем. Галлимар, не лишенный чувства юмора, не чувствовал ненужного огорчения, узнав через несколько дней, как Фарг испытывал тот же прием на нескольких других «жертвах». «Считать ли мне, что мы сразу подружились?» – позже Фарг написал Сент-Экзюпери. Ответ, очевидно, был «да», поскольку Сент-Экс умел «отражать вопросы и колкости, адресованные ему. Они были квалифицированы и прямы, хотя наполовину скрывались неощутимым экраном небрежности и воображения. Он был открыт и весел… но неожиданно становился сосредоточенным, каким становится человек в те моменты, когда внезапно перед мысленным взором проходит нечто, чего мы раньше не замечали».

Что именно Сент-Экзюпери сказал Фаргу той ночью в «Липп», мы не знаем, но, очевидно, его слова произвели значительное впечатление. Ибо день или два спустя Фарг, появившийся в полдень на «вторнике» в салоне графини Марты де Фейс, в фешенебельном шестнадцатом районе, заметил:

– Ах, этот бедняга Сент-Экс! Он поступил на службу. Его послали в Россию, чтобы делать репортаж, и он чувствует себя полностью потерянным. Как же нам помочь ему?

– О, я знаю, кто ему поможет, – сказала Марта де Фейс, сама писавшая для Галлимара и принимавшая в своем литературном салоне своих друзей, среди которых были Валери, Клодель и Сен-Джон Перс.

Взяв Фарга под руку, она подвела его к князю Александру Макинскому, расположившемуся подле буфета вблизи канапе. Белый русский эмигрант, обосновавшийся в Париже вместе с родителями, Макинский встречал Фарга, но не был знаком с Сент-Экзюпери, которого он с удовольствием согласился «просветить».

Фарг связался со своим другом Сент-Эксом, и они договорились встретиться втроем в «Липп» около одиннадцати пополудни через день или два. Сент-Экзюпери заглянул туда в назначенный час, так же как и Макинский, но (что, впрочем, достаточно типично) Фарг там и не появлялся. Наконец, после долгого, бесплодного ожидания, Сент-Экс, сидевший около входа и наблюдавший за тем, как посетители входят и выходят через вращающиеся двери, встал и подошел к незнакомцу, который казался странно неподвижен посреди этого человеческого отлива и прилива.

– Вы, случайно… не князь Макинский?

Больше всего в их беседе Макинского поразило почти полное невежество Сент-Экзюпери в отношении современной российской истории. Такие события, как убийство Кирова в Ленинграде (в предыдущем декабре) или ожесточенная борьба, происходившая внутри партии между Каменевым, Зиновьевым, Бухариным и их последователями, с одной стороны, и Сталиным и его приверженцами – с другой, как-то прошли мимо него или вообще не сумели заинтересовать этого человека. Запутанность советской политики, и это стало ясно, интриговала его гораздо меньше, чем затруднительное положение российских граждан, и как католика (а он таковым являлся по происхождению), его больше всего заботило, как ему вести себя с советскими людьми, встреченными на улице, и он явно тревожился по этому поводу

– Позвольте мне рассказать вам одну историю, – предложил Макинский, – которая сможет ободрить вас: все не так уж плохо, как кажется с первого взгляда. Эта история, если хотите, русская версия легенды о Фаусте… Не знаю, слышали ли вы ее?

Сент-Экзюпери отрицательно покачал головой.

– Итак, жил когда-то человек, мы назовем его Иван Иванович, в отчаянии решивший продать душу дьяволу. И вот он написал тому письмо и через несколько дней получил ответ. Дьявол ждал его в такой-то час такой-то ночи на Лысой горе. Как вы знаете, в русских сказках всегда где-то рядом существует Лысая гора. Так или иначе, Иван Иванович заторопился прямо к тому дикому месту, но не нашел там никаких следов дьявола. Он уже отчаялся, как заметил бородатого старца, молча примостившегося на бревне. Меньше всего он ожидал бы встретить этого святого человека такой дикой ночью и, наконец, набравшись храбрости, подошел к старцу и спросил:

– Отец, не видел ли ты здесь кого-нибудь?

– Нет, – ответил святой человек. – А разве ты кого-нибудь ждешь здесь?

– Да, жду.

– И кого же?

Иван Иванович смущенно молчал, не зная, как ответить старцу.

– Не дьявола ли, случайно? – поинтересовался почтенный старец.

– Ну да, – поразился Иван Иванович. – Но как ты догадался, отец?

– Поскольку я и есть дьявол, – спокойно объяснил старец.

Макинский сделал паузу, довольный любопытным блеском в темных глазах Сент-Экзюпери.

– Почему ты так удивился? – спросил старец у Ивана Ивановича.

– Видите ли… Потому что… Ну, если честно, я ожидал, что дьявол выглядит совсем по-другому.

– А разве ты не понимаешь, – воскликнул старец, – что меня всегда описывают мои враги?