общественного и художественного сознания (правда, взятому в ракурсе историческом, ретроспективном).

Не так давно, в дни 800-летнего юбилея «Слова о полку Игореве», который пришелся на 1985 год, специалист-литературовед опубликовал статью об этом поэтическом памятнике, в которой заявил: «…Встречающееся в литературе о «Слове» представление, что в нем изображена «трагедия» 1185 года, является обычной модернизацией памятника»[439]. Иначе говоря, для своего времени, т. е. XII века, «Слово» не имело и не могло иметь трагического пафоса и, соответственно, трагического резонанса. Аргументы? Во-первых, примитивная княжеско-дружинная публика явно не дотягивала, по мнению ученого-русиста, до уровня трагического восприятия. А во-вторых, Автор «Слова», сын феодального строя, хотя и печалился по поводу поражений и потерь русичей, но до степени потрясения не дошел, поскольку подлинным несчастьем тогда считалась только смерть князя. Князь Игорь же остался жив, следовательно… (см. выше).

Что касается принципиальной стороны вопроса, то попытка А. Н. Робинсона подойти к субъекту трагического переживания с меркой историзма представляется мне правомерной и потенциально плодотворной. Способность к полноценному трагическому переживанию формировалась у широких слоев публики постепенно, достаточно медленно.

Но приведенные конкретные аргументы меня не убедили. Не пора ли, подумалось мне, и на представителей Руси XII века взглянуть как на живых, из плоти и крови, людей, быть может, не лишенных глубины трагического чувства? И еще: не слишком ли разобщил автор статьи чувства трагизма и комизма? К смеху, считает литературовед, Автор «Слова» и его слушатели были весьма и весьма чутки. К трагедии – глухи, к комизму – чутки. Странно. Кстати, не являемся ли и мы сегодня свидетелями чего-то подобного описанному выше?

На исходе XX и в начале XXI века есть все основания говорить о дефиците трагического чувства, трагического сознания у участников исторического процесса. Об этом, кстати, с тревогой и болью пишет уже цитированный А. Глюксманн. «…Я хотел бы подчеркнуть, – говорит французский философ, – что чувство трагизма бытия совершенно необходимо принадлежит сознанию человека конца XX века. Именно этого чувства не достает всем идеологиям»[440]. О сознании европейских интеллектуалов, творцов идеологий, он отзывается гораздо критичнее, чем о простых европейцах (среди которых все-таки узнает немало «потрясенных»).

В этих условиях эстетика, теория искусства обязаны не только защитить высокий ценностный статус трагического чувства, художественных воплощений трагизма, трагического вообще, но и попытаться скорректировать и обогатить существующие, не всегда удовлетворительные, представления о его содержании.

2000

Значение принципа дополнительности Нильса Бора для гуманитарных наук

Через многие научные публикации Нильса Бора конца 20-х – начала 60-х годов XX столетия проходит одна сквозная тема: осмысление и обоснование «принципа дополнительности», выдвинутого им в процессе теоретической разработки квантовой физики и с тех пор навсегда связанного с его именем. Подчеркну: с самого начала выдающийся датский ученый не рассматривал идею «комплементарности» ни как сугубо субатомную, ни как чисто физическую. Ему был свойствен широкий философский подход к результатам специальных физических исследований. Он не уставал повторять: квантовая механика с ее принципом дополнительности дает «гносеологические уроки», поучительные и актуальные для самых различных областей современного знания, для различных сфер человеческого духа.

Как и ряд других крупных испытателей природы, Бор был сторонником единства естественных и гуманитарных наук. Одна из его статей носит весьма красноречивое название: «Единство знаний» (1955). На саму теоретическую физику он смотрел глазами отнюдь не узкого специалиста, считая ее органической составной частью человеческой культуры. Частью исключительно важной, авангардной, революционизирующей своими опытными данными и идеями все области духовной жизни и деятельности. Не будет преувеличением сказать, что Нильс Бор был «един в трех лицах»: специалист-физик, философски мыслящий естествоиспытатель и самобытный, проницательный культуролог с широким общим кругозором.

Пожалуй, наиболее показательна с точки зрения темы, заявленной в заголовке настоящих заметок, статья Бора «Философия естествознания и культуры народов» (1939). Это – текст речи ученого, с которой он выступил перед собранием крупнейших антропологов и этнографов. (По стечению обстоятельств, речь датчанина прозвучала под сводами замка Эльсинора – там, где некогда, по Шекспиру, обитал пытливый и мятежный дух Гамлета). Вопросы единения наук о природе и наук о человеке, анализ философско-методологического значения принципов новой физики получили в этой статье самое рельефное выражение.

Квантовая физика, одним из отцов которой являлся Нильс Бор, еще в конце первой трети XX века осознала необходимость перехода «от классического к неклассическому» и совершила его. Это стало типичной ситуацией в развитии всех основных сфер культуры XX века, с теми или иными вариациями по срокам, темпам и конкретным формам преобразований. В атомной физике указанный переход диктовался как бы самой специфической реальностью, на уровень которой вышли экспериментаторы, он демонстрировал свою непреложность, становясь почти осязаемым. В этом обстоятельстве заключается особая ценность квантовой теории вообще, и боровского принципа дополнительности в частности, для формирования новой, неклассической научной картины мира, а также неклассического стиля мышления в гуманитарных науках.

Каково же не сугубо физическое, а более общее, философско-методологическое значение принципа дополнительности? Можно попытаться ответить на этот вопрос, опираясь на работы самого Н. Бора, написанные, кстати, именно в таком духе.

В классической физике объект достаточно определенно обособлен, отграничен от среды, он относительно самостоятелен. Объект же субатомной физики, напротив, очень тесно связан с окружающими условиями, с конкретной ситуацией. В частности, взаимодействие микрообъекта с данным измерительным прибором изменяет состояние первого, и этим невозможно пренебречь. В результате в одном эксперименте может быть выявлена лишь одна из «классически сопряженных констант» (пространственно-временная координата или количество движения, импульс), причем существует запрет на точное измерение другого, сопряженного параметра в том же самом опыте («соотношение неопределенностей» Вернера Гейзенберга). «Или-или».

В онтологическом, бытийном плане сказанное свидетельствует о следующем. Природа физических объектов на квантовом уровне являет себя лишь фрагментарно, «по частям». Измеренные параметры могут быть полярны по своему характеру (пример – природа света: «корпускулярно-волновой дуализм»). Но, несовместимые на уровне явлений, такие «фрагменты» все же принадлежат некой единой сущности, правда, двуликой, как Янус[441]. Природа микрообъектов, да и только ли их природа? – своеобразно парадоксальна.

Общепринятые в классической науке разграничение и противоположение объекта – субъекта познания, в квантовой механике обнаруживают свою ограниченность. На субатомном уровне взаимодействие субъекта с объектом не может быть непрерывным (как это молчаливо подразумевалось в классической физике); благодаря наличию кванта действия (дискретность) в ходе взаимодействия раз за разом возникает «принципиальная неконтролируемость обратного воздействия» микрообъекта на прибор[442]. При утрате наблюдателем контроля за состоянием элементарной частицы разделительная линия между ними теряет не только свою четкость, но и принципиальную правомерность. Обобщая подобные факты разрушения объект-субъектной оппозиции в различных областях познания и