Едва только принц закрыл за собой дверь, Фарр взял Айну за руку и, пожелав нам доброй ночи, тоже ушел. Ушел, унося с собой ответы на все мои вопросы.

Что ж... я был благодарен судьбе и Дани за возможность остаться наедине с Шуной. После всего, что случилось, это оказалось бесценно...

Обняв друг друга под теплым одеялом, мы лежали и слушали как дышит и движется наш корабль. Перебирая пряди волос, все еще пахнущих дымом и гарью, я нанизывал поцелуи на невидимые тонкие струны, натянувшие все тело моей храброй маленькой девочки. Прошло уже два дня с момента битвы на «Стриже», а она все еще была там... на залитой кровью палубе королевского корабля. Моя девочка, которая столько раз была на краю смерти, что уже устала ее страшиться.

Устала страшиться своей смерти, но не тех, кто ей дорог.

– Я боюсь, Эли, – сказала она так тихо, что я мог бы и не расслышать, будь моя голова чуть дальше от ее губ. – Я боюсь за тебя.

– А я – за тебя, – признание сорвалось так быстро, что я не успел заткнуть себе рот. Оставалось только продолжить: – За всех вас... Такие люди, как эта ведьма, не отступают от своих планов. Она вернется. Вернется наверняка.

Шуна ничего не ответила, только крепче вцепилась в меня. До боли стиснула плечо в том же месте, где наверняка остались следы от железной хватки Высочества. Мне хотелось успокоить ее – не словами, но руками, изнутри, по-настоящему. Ослабить натяжение этих струн, отвести тревогу, да только все мои попытки сделать это заканчивались ничем... Я был слишком слаб. Фарр и Дани вернули цельность моему телу, но не силы. А покуда нет сил в теле, неоткуда взяться им и внутри. Я хорошо помнил этот урок, который однажды рассказал мне Патрик. Он как будто предвидел, что подобное случится.

Только спустя несколько минут Шуна вдруг задала вопрос, от которого меня бросило в жар.

– Кто такой Источник?

Проклятье! Меньше всего мне хотелось бы говорить об этом. Но она ждала, дышала тревожно. И я ответил вопросом на вопрос:

– Откуда ты слышала?

– Книжная девочка сказала.

– Айна? Но... – мысли смешались у меня в голове. – И что еще она говорила?

– Ничего. Рвалась к своему белогривому и кричала, что теперь она его Источник.

– А... вот как, – камень упал с моей души. Верней половина камня. Вторая продолжала давить. – Ну... я сам не так давно узнал об этом. Патрик рассказал. Источник – это хранитель мага. Его оберег. Один на всю жизнь.

Шуна вновь замолчала надолго. Очень надолго. Я даже решил, что уснула, когда моя птичка не спросила, но утвердила с горечью:

– Прежде она была т в о и м оберегом.

Вместо ответа я отыскал ее губы, но Шуна отстранилась, а потом почему-то и вовсе отвернулась к стене. Лежала, сжавшись в комок – колючий и полный боли.

И я не знал, чем утешить ее.

– Мне это не дано, да? – спросила она глухо.

– Да... – не смог солгать я. – Но ты...

– Молчи, Эли! – Шуна села в нашей постели резко и лунный свет ясно вычертил ее темный силуэт с растрепанными волосами, едва достающими до плеч. – Молчи... – она закрыла лицо руками, обернулась острым сколком гранита – тронь, порежет до крови. – Это я виновата...

– Ты ни в чем не виновата! – этого я уже стерпеть не мог. Сгреб ее в охапку и держал, пока натянутые струны на начали лопаться одна за другой. Слезы хлынули из ее глаз, заливая мою рубаху и повязку под ней, которая уже стала не нужна, да я все забывал снять эту тряпку.

Она плакала... плакала так горько и безутешно, моя храбрая сильная девочка... а я, лишенный своей Силы и своего целительского дара, мог только лишь обнимать ее, как любой обычный мужчина, и говорить сотни ласковых слов в надежде, что они утешат ее.

Да только ни одно не помогало, пролетая мимо ее ушей.

Она вбила себе в голову, что со мной обязательно случится что-то плохое теперь, когда я остался без своего Источника.

Но все же всему приходит конец – спустя бесконечное количество всхлипов Шуна затихла в моих объятиях, и тогда я сказал то, что она не могла расслышать прежде:

– Ты выбрала меня. А я – тебя. Я сам тебя выбрал, понимаешь? – ответом мне был легкий едва заметный кивок, больше похожий на попытку утереть слезы о мою насквозь мокрую рубаху. – Я выбрал тебя, моя девочка... потому что ты делаешь меня счастливым. Ты, именно ты. Ты делаешь меня сильным. Ты делаешь меня... настоящим. И я с тобой хочу делить эту силу и эту радость... – она не видела моего лица, и потому я закусил губу до крови, прежде, чем сказать то, что должен был сказать уже давно: – Я люблю тебя. Слышишь? Люблю!

Только когда эти слова прозвучали вслух, я понял, что это правда.

И повторил их еще сотню раз, пока не почувствовал, что порванных струн больше нет.

Как нет больше и связи, что держала меня столько лет.

Я был свободен.

И счастлив.

Они лежали, обнявшись – так, что обе руки принца покоились на животе Айны. И было ей столь тепло и столь хорошо, что хотелось плакать от переполнявшей радости. Но она не плакала, а только улыбалась темноте каюты и гладила его ладони, изумляясь тому, как много счастья может быть в простом прикосновении, не исполненном страсти и огня. Огонь тоже был хорош, но он остался позади, равно, как и страсть.

Им на смену пришло время чего-то большего, растущего из тишины и молчания.

Айна знала, почему его руки именно там.

В первый миг, когда после всех ласк сильные, шершавые от мозолей пальцы бережно коснулись ее лона, она вздрогнула, и пальцы тотчас соскользнули прочь: нет, он не хотел и не пытался вторгаться без разрешения туда, куда столько лет была закрыта дверь.

Но он надеялся... и давал ей понять, что отныне им не нужен кто-то третий, чтобы исцелить эту давнюю боль.

Айна поняла это столь же ясно, как если бы робкий его вопрос было облечен в слова.

«Разве сейчас можно? – спросила она неведомо кого, ощущая, как ее сердце стало биться в два раза чаще. – Разве мы не стоим на пороге войны? Разве не безумие это – открывать двери в такую пору, когда никто не знает, будет ли место для колыбели и будет ли время для колыбельных?»

И ответила сама себе:

«А когда, если не сейчас?»

Страх не стал меньше, но ухмылка смерти поблекла, и сама она отступила в тень, признавая свое поражение.

А Айна взяла руки Фарра и положила на свой живот, позволяя ему сделать то, что он не умел прежде, но мог теперь.