Бабкин согласно кивнул.

В комнате на полу был разложен рисунок Макара: антропоморфные мотыльки вились вокруг уродливой рыбы, их личики несли печать страха, гнева, злости… «Кесарю – кесарево, Илюшину – илюшиново», – сказал себе Сергей, с трудом отводя взгляд от изображения. Оно притягивало. Давало ложную надежду, что если вглядеться в танец этих уродливых человекоподобных существ, если совершить некое внутреннее усилие, вдруг откроется истина: в глубине, за карандашными линиями встанут узнаваемые фигуры и расскажут свою правдивую историю. Он вспомнил название: стереокартинки. Когда-то его раз за разом завораживала эта метаморфоза: из набора черточек и цветных пятен формировалось трехмерное изображение – пугающе объемное, близкое и такое достоверное, словно сама бумага, на которой оно было напечатано, обрела рельеф. Надо только правильно всмотреться. Сначала расслабить взгляд, приблизить лист к лицу, а затем медленно отводить, не фокусируясь на нем…

Но с картиной Илюшина это не сработает. Каждому свое. Он, Сергей Бабкин, лишен способности, отсыпанной Илюшину сполна, – способности улавливать и выстраивать закономерности из месива данных. Ах да, чуть не забыл: ключевое слово – «верные». Верные закономерности.

«Как называется эта способность? Черт, ведь помнил! Апофигения, что ли».

– Точно! – вслух сказал он. – Илюшин – апофигений.

«А я кто?»

Внезапно он совершенно успокоился. Разочарование, усталость, злость на себя – все исчезло, будто мусор, смытый волной. «Илюшин – гений, а я – рабочая лошадь. Что должна делать лошадь? Тащить плуг».

Эта мысль его нисколько не огорчила.

Аккуратно обойдя лист ватмана, Сергей остановился перед схемой, висящей на стене. Вот его поле деятельности. Маршруты, поездки, звонки, разговоры…

Взгляд уперся в сдвоенную булавку на карте: Белорусский вокзал. Ему не нужно было заглядывать в свой распухший блокнот, чтобы помнить, когда здесь побывала Баренцева. Десятое и двенадцатое августа, с промежутком в один день… Макару не давала покоя эта поездка, а у Макара чутье как у зверя. К нему стоит прислушаться.

Тем более что и собственная интуиция подсказывала Сергею то же самое. Что-то важное скрывалось за этими поездками, разделенными одним днем. Карта представилась ему дверью, на которой две линии маршрутов складывались в замочную скважину, а он стоял перед ней, точно бревно, на которое не нашлось своего папы Карло, и гадал, как подобрать ключ.

Ключи, ключи. Ключи носят в сумке или в кармане, а у него в кармане…

Он наконец-то понял, что упускал все это время.

«Карманы».

– Макар, мы не осмотрели одежду Баренцевой, – сказал он, выйдя на крыльцо.

Илюшин раздосадованно щелкнул пальцами.

– Теряем хватку, – пробормотал он ставшую уже стандартной фразу. – Сделаешь?

– Прямо сейчас собирался этим заняться. – Уже отойдя на несколько шагов, он обернулся. – Я хочу съездить сегодня к прорабу, поговорить с ним отдельно, без Татарова.

– К Федулову? У тебя есть какие-то подозрения на его счет?

Сергей поколебался. Подозрений у него не было, но не отпускало чувство, что некоторые линии они отработали не до конца. Что-то повесили на Татарова, что-то вовсе упустили, полагая, что Баренцева ответит на их вопросы, когда вернется. Однако она не вернется. Все придется разъяснять самим.

– Федулов знал ее дольше остальных любовников, – это раз, – начал он. – Встречался с ней не единожды, а дважды, – это два. У него был конфликт с ее мужем – три. Он знал ее семью, в отличие от ювелира и массажиста, – четыре. Мы зря выпустили его из поля зрения, я считаю. Он может что-то знать. Надо перепроверить.

– Отлично. – Макар поднялся. – Пойдем, я помогу тебе с вещами.

Сергей благодарно кивнул. С осмотром одежды он справился бы и сам, это несложно. Но предстоял разговор с Жанной, и именно этот удар Илюшин только что взял на себя.

– Вещи? Зачем вам вещи? – Тоненькие выщипанные дуги бровей поднялись так высоко, что их закрыла челка.

Сергей в очередной раз подумал, что никогда не поймет, зачем устраивать на собственной голове баранье гнездо. Цветные волосы, выбритые виски – пусть! Хотя Маше потребовалось немало времени, чтобы убедить его не фыркать про себя при виде какой-нибудь одутловатой тетки лет пятидесяти с сине-зелеными космами. В конце концов на очередное его шутливое возражение она неожиданно рассердилась и заявила, что это вопрос психологической гигиены – не позволять себе сваливаться в старческое брюзжание по поводу всего, что не вписывается в его рамки прекрасного – довольно узкие рамки, если уж говорить начистоту, и довольно архаичные. Бабкин крайне редко видел жену сердящейся – и оторопел. Он не чувствовал за собой никакой вины. Однако что-то ведь вывело Машу из себя! Он поискал объяснение, вообразил, что она тоже хотела покраситься в синий, и, с облегчением ухватившись за эту версию, заверил ее, что она может позволить себе все, что угодно, только лучше бы не короткую стрижку… Хотя если ей очень захочется, то, конечно, и стрижку тоже!

Маша, однако, посмотрела на него как на законченного осла. Не в ее желаниях, получается, было дело.

Сергей был счастлив, что жена не собирается стричься и перекрашиваться. Однако выражение «старческое брюзжание» крепко засело в его памяти.

Пока он размышлял, можно ли брюзжать над прической Жанны, Макар выкручивался с объяснением. «Обязаны отработать имеющийся протокол, – доносилось до Сергея. – В вашем присутствии… Займет немного времени…»

Слова о протоколе убедили Жанну. Бабкин давно заметил: сошлись на инструкции – и они сойдут за оправдание чего угодно. Даже если инструкции ты выписываешь себе сам.

Не было никакого смысла обыскивать вещи Оксаны, если она жива. Сергей опасался, что Жанна сообразит это, но она, кажется, вовсе не задумалась, зачем им что-то искать. И присутствовать при этом тоже отказалась.

– Ой, у меня дела, вы уж лучше сами…

В спальне Оксаны была обустроена просторная гардеробная; одеждой был забит и вычурный бело-розовый шкаф.

– Зовите, если что, – сказала Жанна, собираясь уходить, но Сергей задержал ее.

– Вы не помните, что носила Оксана в последнюю неделю перед своим… отъездом?

Он спрашивал без особой надежды. Однако, к его изумлению, Жанна, ненадолго задумавшись, описала комплект каждого дня.

– У вас прекрасная память, – уважительно сказал Макар, и Баренцева зарделась.

– Я ведь по образованию технолог швейного производства. Всегда замечаю, кто во что одет, оно у меня само фиксируется, я вроде бы и внимания-то не обращаю, а в голове как будто регистратор сам собой записывает… Ой, Леночка зовет.

Она убежала.

Илюшин разложил на кровати вещи, которые указала Жанна. Юбки, платья, жакеты – почти все светлых тонов. Баренцева хранила вещи в идеальном порядке, и это облегчало им задачу. Бабкин обыскал карманы и подкладку верхней одежды, которая осталась в гардеробе. Не то чтобы он не доверял Жанне. Просто считал, что задача должна быть выполнена максимально добросовестно.