которые связаны с появлением в мире инноваций, нового. Но, очевидно, имело бы смысл поступать наоборот – начинать с введения каких-то понятий для строения мира и законов именно с учётом и в разрезе инноваций, а остальное, то есть обратимые, устойчивые и повторяющиеся в полноте бытия процессы, рассматривать уже как частный случай на фоне концептуально продуманной проблемы рождения, развития и исчезновения новых форм, регулируя утверждения о последних принципом соответствия»[233].

Поскольку это саморазвитие, то в нём есть и источник – «творчество», некий новационный процесс. Это бытие неопределённых, неравновесных, нелинейных самоорганизующихся явлений космического масштаба. Своеобразная теургия, о которой говорили русские философы-космисты начала [XX] века. Теургия – но без Бога. Деперсонализованное, десакрализованное, универсальное развитие. Саморазвитие[234].

Но ведь новизна (новационизм!) есть противоположность известному, хотя эти понятия и взаимозависимы. Мы оцениваем «невыносимое» настоящее в сравнении с идеальным будущим. Мы действуем, чтобы превратить то, где мы находимся, в то, где мы хотели бы быть. Одним из важнейших механизмов раскрепощения творческих сущностных сил человека начиная с XVIII века как раз и был «социализм» (об этом во многом – глава II настоящей книги). В работе «Социализм: между прошлым и будущим» (1990) эта идея анализируется как «гарантизм», то есть создание условий и возможностей, чтобы каждый человек в отдельности и мы все вместе, совокупное человечество, причём даже в межпоколенческой перспективе, могли взять на себя больший риск, позволить себе это, сделать такой шаг более осознанно, экспериментировать. Здесь мы опять видим намёк на Ницше, как ни парадоксально, с его «всё, что не убивает, делает нас сильнее». Сравните две ситуации. В какой из них у вас будет большая склонность и желание экспериментировать, пробовать что-то новое, беспрецедентное – не по форме, а по сути?! В первой, если что-то пойдёт в рамках реализации вашего эксперимента, вся ответственность и бремя последствий на вас лично, хотя и прибыль тоже вся ваша в случае успеха. В такой ситуации люди редко рискуют вторгнуться в суть вещей, отдавая предпочтение оставаться в рамках формы («информации» в её изначальном аристотелевском и томистском варианте). Во втором же случае, даже если вы «промахнётесь», общество «гарантирует» вам, что вы не упадёте ниже определённого уровня. И даже прибыль здесь будет гарантирована для всех! Очевидно, что второй вариант однозначно предпочтительнее. Социальная защищённость, «гарантизм» есть не подавление, а раскрытие энергии людей. В этом, на мой взгляд, до сих пор заключается недооценённость и недовоплощённость самой идеи «социализма». Не прошлого, поскольку «реальный социализм» действительно во многом не смог этого сделать, хотя даже и при таком раскладе имел беспрецедентные достижения, но будущего!

Отметим, что термин, который использует В. А. Кутырёв в своём анализе опыта и перспектив социализма (его прошлого и будущего) – «гарантизм» – впервые введён представителем утопического социализма Ш. Фурье (1772–1837). Для последнего он был синонимом того, что сегодня принято называть «социал-демократией», поскольку в первой половине XIX века последнего термина ещё не существовало (начал употребляться лишь с конца 1840-х годов). «Гарантизм» есть промежуточная стадия между капиталистическим строем (цивилизацией) и социалистическим строем (социетарным, гармонией). В. А. Кутырёв опирается на данное понятие в следующем смысле: если мы (Советский Союз) не смогли сразу перейти от капитализма к социализму, то, возможно, следует сначала сделать шаг назад – к «гарантизму»? Хотя в русле наших рассуждений в главе II настоящей книги вполне логично было бы заключить, что «гарантизм» и есть следующий шаг после социализма, как это и представлено у Кондорсе, например. Как раз уже не революционный, а эволюционный социализм!

Критика бюрократического «социализма для богатых»

Если перестройка – это этап «отрицания отрицания» капитализма, тогда она ещё не закончилась! Но признание исторической необходимости не тождественно неизбежности, фатализму. Сравните это с сегодняшним (неолиберальным) TINA – There is no alternative. Это неизбежно, безальтернативно! Прогресс не остановишь! Новационизм. И поэтому неолиберализм – это переход от капитализма для всех к социализму для богатых и капитализму – для бедных. Социализм уже здесь, он уже построен! Нет никакого «будущего» социализма. Он весь в настоящем. Метаморфозы социальных систем на Западе в 1980–90-е годы наиболее уместно было бы обобщить выражением «коммунизм капитала». Не случайно, марксистская теория приоритетности экономического в системе общества, под крики о её крахе, торжествует как никогда. Утопия оказалась «самосбывающимся пророчеством». Только как это часто бывает, реализовалась превратно. Хитрость разума в действии!

При социализме, как отмечал В. А. Кутырёв в 1990 году, революционно-преобразующая сторона общественной жизни проявляется в критике и самокритике, в борьбе за преодоление консерватизма представителей различных социальных групп, который мешает ускорению общественного развития. Реально этот консерватизм тогда выражался, прежде всего, в бюрократизме – в управленческой, практической деятельности и догматизме. Бюрократизм и догматизм уже тогда виделись главными тормозящими факторами перестройки[235]. Причём его черты были очевидны ещё тогда, более 30 лет назад: «Идея «двух медицин» – для состоятельных и «остальных»; безработица; разделение детей по коэффициенту интеллектуальности; применение детекторов лжи. Всё это обосновывается тем, что «так уже давно везде делается!»

Или, например, говорят, что «история – это политика, опрокинутая в прошлое». В результате действия этой формулы М. Н. Покровского (1868–1932), историка-марксиста и фактического лидера «ранних советских историков» 1920-х годов, вся история предстаёт как непрерывная классовая борьба, войны и революции. Точно так же западные социал-демократы и их злейшие враги коммунисты внутри и за пределами Советского Союза превратили учение о социализме в сугубо экономическую концепцию, целью которой является максимальное производство, максимальное использование техники и максимальное потребление. Целью социализма было объявлено: обеспечить всему населению равные возможности потребления таких благ, которые в капиталистическом обществе доступны лишь меньшинству. Так социализм и коммунизм были поставлены на материалистическую платформу в едином – буржуазном! – смысле слова «материализм». А любые рассуждения Маркса о гуманизме из его ранних работ стали расценивались как «идеалистические» заблуждения «молодого» Маркса[236]. Итогом стала единая, универсальная бюрократическая, ориентированная на потребление социальной системой с её материализмом и рационализмом. Капитализм и социализм оказались всего лишь двумя «модусами» кибернетического бюрократического индустриального общества, а теперь ещё и пост-индустриального, в рамках которого «здоровая» экономика достигается исключительно ценой больных людей. Эрих Фромм назвал такое общество «технократическим фашизмом» – обществом сытых бездумных роботов[237]. У Кутырёва в его последней книге появляется термин «фа(ль)шизм»[238], а описываемую бюрократизацию в работе «Социализм: между прошлым и будущим» он обозначает термином «советское гиперуправленчество»: «Диктатуру пролетариата» незаметно переименовали в бюрократическую командно-административную систему[239]. Вследствие этого, например, за безумием гонки вооружений всегда нетрудно обнаружить «ум» группового