накладываемых «человеческим фактором». Вот поэтому-то и нужно обойти человека в процессе генерации, оценки, подключения к данным и получения доступа к ним. Обойти человека в процессе сбора данных как раз и позволяют «умные» объекты, которые нарушают традиционную дихотомию субъект/объект, поскольку проявляют «активность» в актах восприятия, сбора и передачи данных. И наоборот, повседневная жизнь конечного пользователя всё более пассивно разворачивается в рамках неуловимо исторических выходных данных различных устройств. Мир, который проходит через протезные органы чувств вычислительной системы оказывается «первичным», а человек взаимодействует уже с готовым, переработанным продуктом (выходами), то есть чем-то вторичным. Получается гомогенизированная гетерогенность: лично переживаемое настоящее время, разворачивающееся на границе ощущений и восприятия переплетается до неразличимости с документальными репрезентациями явлений из других пространств и других мест, других переживаемых «настоящих времён». Так возникает «множественный субъект».

Пройдя через архив повсеместных вычислений, пользователь становится объектом внутри этого архива: это пассивный, страдательный залог. В нём он существует как нечто внешнее по отношению к самому себе: описание самого себя, с которым он впоследствии мог бы ознакомиться. Это интерполяция, которая приводит к интерпелляции. Напомним, что Л. Альтюссер (1918–1990) впервые предложил понятие интерпелляции в работе «Идеология и идеологические аппараты государства» (1970), имея в виду действие полицейского, состоящее в безличном окликании (интерпелляции) «Эй, вы, там!», и последующее оборачивание именно виновного субъекта. Но вчерашний «оклик» – это сегодняшний «клик». Только его производит уже не полицейский, а субъект сам себя «кликает» в смартфоне. Он сам себя формирует. У Л. Альтюссера «существование идеологии и обращение к индивидуумам как к субъектам – одно и то же»[222]. Это означает, что повсеместные вычисления – это сегодняшняя форма существования идеологии.

Мы узнаём что-то благодаря знакомству через субъективно-объективную взаимодополняемость: когда объект снаружи встречается с сенсорными границами нас «здесь». Но что происходит, когда такая встреча не происходит? Например, когда речь идёт о таких объектах, как алгоритмы, которые не имеют прямой точки взаимодополняемости, мы остаёмся лишь со знанием по описанию. Это знание на уровне формальной логики и вывода. Мир становится миром-текстом (архивом), риторическим и основанным на компьютеризированном эмпиризме. Это уже не мир, который документально описывается, но мир, в котором явления основаны на документации.

А потому сами явления – уже и не явления вовсе, но утверждения, суждения. Документы оказываются представлениями, то есть существуют post hoc: что-то уже должно быть или должно было быть представлено. То, что собрано, воссоздаёт явления, которые оно описывает, по своему образу и подобию (imago et similitudo). Карта становится территорией.

В современной нейробиологии эта ситуация описывается как сверх-детерминизм и отрицание свободы воли. Знаменитые эксперименты американского учёного Бенджамина Либета (1916–2007), указывали на факт, что мозг каждый раз, что бы мы ни делали, всегда «уже принял решение» до того, как мы этого сделали осознанно (наличие так называемого «потенциала готовности»). Эта линия рассуждений восходит своими корнями в философию Б. Спинозы. В философии же речь идёт об онто-грамматическом настоящем времени, которое проявляется в форме описания таким образом, что знакомые миры конечных пользователей оказываются колонизированы описанием, тем самым обеспечивая конкретизацию повсеместных вычислений как инфраструктуры. Географическая колонизация закончилась после Второй мировой войны, и была интериоризована, в результате чего началась нео-колонизация времени. Само время получило пространственное измерение. В первую очередь с помощью компьютеров. Ведь что такое компьютер? Это искусственная модель эволюции! Эволюция, но не история. Отсюда и «пространственный поворот» в философии, о котором писал (так же как и о «технологиях контроля»), например, Ж. Делёз (1925–1995). Это «перевод» времени в пространство. Пост-история – это вовсе не «конец истории». Это переход, в результате которого всё стало историей.

Главная проблема искусственного интеллекта (AI) в то, что его разработка подаётся как нечто беспрецедентно новое, как прорыв в будущее, точка сингулярности и т. д. Но в том и парадокс, что AI – это, в первую очередь, технология, увековечения настоящего. Present Eternal Continuous. Это «дурная бесконечность». Вечная имманенция. Психоз. Метастазирование на медицинском языке.

Трансгрессия 2.0

Идею «антропоконсерватизма» как главной антитезы и способа борьбы против «новационизма» можно проиллюстрировать и несколько иначе (как мы её понимаем). В самом начале 2023 года я присутствовал на одном научном мероприятии, где было три основных докладчика и ещё 3–4 содокладчика. Темой была «трансгрессия». Каких только точек зрения и подходов к этой проблеме не было! Бесконечное многообразие, энциклопедическое. Но вообще все они сводятся к одной-единственной основной схеме: трансгрессия суть «переход через границы наличного»; не имеет значения, как понимаются данные границы – как трансцендентные или имманентные. Мне не удалось влить ложку дёгтя в эту бочку мёда, поскольку регламент мероприятия этого не позволил сделать. Но осадок остался… Вообще-то, трансгрессия как «переход через границы», их преодоление, это только половина содержания этого понятия. Есть и вторая, про которую даже коллеги-философы забыли…

Такое, уже «традиционное» понимание трансгрессии «уравновешивается противонаправленной тенденцией к созданию и обереганию границ. Это установка на самоограничение, на полагание границ и их сохранение… Это ницшевское Selbst-Uberwindung, которое утверждает не выход за свои собственные границы, не самопреодоление, но добровольное самоопределение и самоограничение. Бытию-внесебя, становлению иным, противопоставляется стремление к бытию-в-себе, к обретению своих собственных границ и их осознанному полаганию. [Это] необходимость воспитания осознанного чувства границы. При этом речь не идёт о замыкании в ограниченном пространстве и тотальный отгороженности от всего иного. Напротив, именно осознание собственных границ и их принятие выступает в качестве необходимого условия человеческого бытия и подлинной коммуникации. Граница одновременно разграничивает и соединяет. Признание собственных границ требует признание и границ другого, на основании чего и становится возможным полноценное взаимодействие с другим именно как с другим [диалог]… Непризнание границ нередко связано с агрессивной установкой на ассимиляцию или устранение другого… [Д]ружба или любовь возможны только при условии сохранения другого в качестве другого, а себя в качестве себя, то есть требуется осознанное полагание границ, а не их преодоление или нарушение. [Самой] жизни, понимаемой как воля к власти, присуще и имманентное стремление к достижению максимальной степени могущества… Консерватора [в данном случае – «антропоконсерватора»] интересует не вопрос о том, как преодолеть границы, выйти за границы, избежать ограничений, а вопрос о том, как удержать и сохранить границы… Человек в оптике консерватизма – защитник границ»[223]. Даже по Гегелю, отрицание границ является косвенным способом их утверждения, в то время как осознание границ уже предполагает их переход.

Так и В. А. Кутырёв указывает, что «для выживания понадобится Дух. Придётся апеллировать к самопожертвованию, вводить «неразумные» ограничения как на потребление, так и на деятельность. Проблема в том, что