– Белый? Да зачем он мне? – возмутился дерзкий Воронёнок. – Я из Рода Воронов, а не какой-нибудь там белошвейка.

– Вот я и говорю, не надоело ли? – укорила Яга. – Праматерь ваша траур носила триста лет, потом прапрадед. Ну, сколько можно? Какую морду сквасишь, так и проживёшь, так у нас в народе говорят. Одевайся, милый. Мне помощник нужен на место Воррагама. А это местечко доходное. Так что ты не кочевряжься, а то я свистну-гикну, тут соберётся очередь из таких, как ты.

Уговорила бабушка Яга, соблазнила желторотого несмышлёныша. Он кровью расписался на пергаменте, клятвы стал давать и землю жрать. А после этого они полетели на какой-то великий шабаш – то ли на Лысую гору, то ли ещё куда; невозможно было разобрать в ночном круговороте созвездий и ветров. И там, на далёкой высокой горе, было посвящение – вступление на должность Воррагама. Многочисленные ведьмы, волхвы и колдуны опоили его сатанинским зельем. Хороводы стали вокруг него бурлить – замелькали шкуры волка и медведя, шкуры старого козла и молодого барана; ухваты перед глазами прыгали, грабли гребли облака, кочерга сама собой ходила, угли в кострах ворошила. Потом опять со свистом и заполошным хохотом летали в чёрных небесах, скрадывали звёзды и луну, прятали где-то в пещерах, в болотах. Потом поклонялись огромному детородному органу и совершали сумасшедшие оргии. Он тогда ещё не знал, что это называется грехом, одна из тяжких разновидностей которого – свальный грех. При свете костров и украденных звёзд он видел обнажённые человеческие тела, многие из которых были само совершенство, если на них смотреть без ханжества, без похоти. Тело птицы тоже совершенство – только совершенство может воспарить. Но тело птицы ему вдруг надоело – он загорелся желанием возыметь человеческий облик. Хотя бы на время ему захотелось почувствовать, что это такое – человек. И такая возможность ему представилась – в должности Воррагама. Кто-то рогатый, косматый подошёл к нему и прикоснулся алмазным копытом – и чёрные перья на нём загорелись от огня, забушевавшего в груди. Это была его первая страсть – оглушительная, сокрушительная. Сам не зная, что он вытворяет, он подпрыгнул, хрипло хохоча, перекувыркнулся в воздухе и опустился вдруг на две ноги, одна из которых была с копытом. И две руки он обнаружил у себя – вместо крыльев. И уже какая-то молодая ведьма – с точёными бёдрами, с тугими холмами грудей – василиском извивалась перед ним, дразнила и заманивала. А он ещё не знал, что делать с ней, он только смотрел, что делают другие с такими молодыми василисками, и ничего ему не оставалось, как только подражать их поведению. Однако вскоре надоело подражать – ведь он же был не попугай. Не скоро и не сразу дотумкался он до того, что совершенство человеческого тела таит в себе опасность несовершенства человеческой души, способной доходить до такого саморазрушительного края, до которого никогда ни зверь не дойдёт, ни птица не долетит. Человеческое тело, изящное снаружи, многие двуногие – за редким исключением – сделали вместилищем не только семи грехов. А птица – будь то ворон или сокол – веками знать не знает ни жадности, ни зависти, ни похоти, ни лени, ни чревоугодия. Зверь и птица обладают только лишь здоровыми инстинктами для выживания, для сохранения рода. И это – прекрасно. И вот тогда он спохватился – хотел покинуть облик Воррагама. Да не тут-то было. Неспроста говорится: если коготок увяз, так и всей птичке пропасть. Он уже попробовал сатанинское зелье какое-то, он стал не только бессмертным, но и бессменным в образе Воррагама. И прошло с тех пор ни много и ни мало – триста тридцать лет и триста тридцать зим.

Вот такую историю он рассказал Златоустке.

Бедняжка будто окаменела, поражённая исповедью Воррагама, открытием его зловещей сути, вызывавшей и страх, и жалость одновременно. И тогда на нервной почве что-то у неё случилось с горлом. Сутки напролёт она проплакала, в голос ревела и напрочь обезголосела. Воррагам поначалу расстроился, потом обрадовался: ни скандалов тебе, ни попрёков от молодой, красивой жены-невольницы. Одни только глаза сверкают. А глаза – брильянты. И вообще… Он полюбил её – всей своей чёрной душой полюбил и начал подарки делать, чего никогда он не делал ни для одной своей зазнобы, которых было у него несметное количество за триста тридцать лет и триста тридцать зим разгульной жизни.

Полюбил он Златоустку. И она его стала жалеть. А на Руси ведь раньше так и говорили: «она его жалеет», то бишь, любит. А любовь способна чудеса творить. И вот что стало происходить. Своей потрясающей кротостью, всем своим существом, состоящим из любви и нежности, золотаюшка день за днём и год за годом высветляла чёрную душу Воррагама. Кроткая, чудная женщина очищала Воррагама от налёта мрачного, злого, сатанинского. И такая «очистка» дошла до того, что грубые и чёрные перья – когда он становился огромным вороном – с каждым днём светлели и даже покрывались чем-то похожим на серебрецо.

Нишыстазила – хозяин Воррагама – обратил внимание на эту метаморфозу и приказал как можно скорее избавиться от этой окаянной бабы. А если Воррагам не пожелает или не сможет избавиться – соловей-разбойник, леший или кикимора охотно помогут ему. И оказался Воррагам – как витязь на распутье. Он понимал, что нет ему житья без жены, без Вордалеба – так он сынишку назвал. Вордалеб, значит, ворон и лебедь. Отцовская кровь дала мальчонке обличье варнака, а материнская кровь одарила душой белокрылого лебедя. Оказавшись на распутье, Воррагам не знал, что делать. И погубить не хотел Златоустку и Вордалеба, и хозяина ослушаться нельзя. И тогда Воррагам перестал в гнездо прилетать – сделал вид, что раз и навсегда отбоярился от окаянной бабы и своего ребёнка-воронёнка. Златоустка не знала всех этих подробностей и рассудила на свой манер: потешился молодчик, да и бросил, улетел проклятый ворон вольным соколом – на другой сторонке счастье поискать.

4

Предание таёжной стороны поведали ему два старика старовера. Мудрые, степенные были старики, окутанные облаками дремучих бород. Лица у них были тёмные от солнцепёка, руки шершавые, грубые от разнообразной бесконечной работы. Старики – как будто братья-близнецы – были в одинаковых домотканых рубахах с тонкими опоясками, с вышивкой и так называемой «ластовицей» – на ласточку похожая матерчатая вставка в рукаве под мышкой. И такими древними были старики, что у них, наверно, давно уже была готова «смертная одежда», пошитая руками старообрядческих целомудренных женщин.

После окончания рассказа, старики собрались уходить, а приезжий человек, взволнованный рассказом, пытался ещё кое-что разузнать. Приезжий этот заерзал на деревянной лавке под берёзой и носом так повёл, будто к чему-то принюхиваясь.

– А где найти царевну Златоустку? Не подскажите?

Старик Белотур, наиболее разговорчивый, поцарапал в затылке.

– Спросил бы что полегче, мил человек. А зачем она тебе, коль не секрет?

– Фольклор собираю, – ответил приезжий. – Сказки, легенды и прочее…

Староверы понимающе покачали серебряными головами.

– Хорошее дельце, – опять заговорил словоохотливый Белотур. – А насчёт Златоустки никто тебе, наверно, не ответит. Воронёнка, Вордалеба тут видел кое-кто. Прилетал, говорят, на луга, на поляны – ягод поклевать, грибов пособирать или рыбы из реки подёргать при помощи длинного клюва. Наполовину чёрненький, наполовину беленький парнишка. И душа у него раздвоилась между Светом и Тьмой, между Богом и Дьяволом. А насчёт Златоустки, тут мы, паря, тебе не помощники. Кто ж её знает, где она теперь? Да и жива ли.