что я уже слышал, а именно, что все раненые и убитые юнкера были позже подобраны училищем… Кроме моего брата и батальонного командира, которого он выносил.

Полковник Де Лобель замялся, как и полковник Генштаба Фролов, когда дело коснулось того, как отмечен Вадим в списках юнкеров своего училища. «Если я не ошибаюсь, Вадим Сагацкий указан в них как без вести пропавший…» – закончил он.

Разговор у нас на этом прервался. У меня сразу вдруг исчезло всякое желание продолжать его: для меня было ясно, что все кончилось в тот день, когда после сбора раненых и убитых юнкеров оказалось, что фельдфебеля 1-й роты Вадима Сагацкого не нашли. Розыски этим сбором раненых, видимо, и ограничились; и даже тогда, когда несколько месяцев спустя весь этот район перешел в руки войск генерала Врангеля, никаких серьезных попыток начальством Константиновского пехотного училища не было предпринято, чтобы выяснить судьбу своего фельдфебеля. В общем, так просто оказалось узаконить эту небрежность, пометив в канцелярии «без вести пропал»! Понимали ли в училище, что этот термин может покрыть много разных фактов, среди которых при желании можно найти и самовольное оставление строя, и уход к противнику. А ведь Черная Долина совсем не так далеко от района Армянска, и средств для наведения справок в дальнейшем оказалось не так уже мало!

Я знаю теперь, как скончался он, и мне ничего больше об этом знать не надо от свидетелей – константиновцев. Но я считаю недопустимой небрежностью со стороны училища числить покойного брата «без вести пропавшим». Он заслуживает гораздо большего, начиная с пометки: «Скончался от ран, полученных в бою», и т. д.

Кадеты нашего корпуса могут смело гордиться Вадимом и знать, что его память чиста и останется всегда непорочной от каких бы то ни было недомолвок. И я не буду настаивать на обстоятельствах, приведших, увы, начальство училища истолковать его подвиг – желание вынести своего командира, да еще с молчаливого благословения командира роты полковника Де Лобеля, – как простое исчезновение по неизвестной причине. В военной среде это не может допускаться. Вадим Сагацкий не пропал «без вести». Ушло училище. Оно знало, куда и зачем уходит его фельдфебель и где он упал. Ушел он туда по согласию начальства…

Совсем постороннему человеку, должно быть, трудно разобраться, где правда и где фантазия в показаниях участников боя 15 января 1920 года. Я укажу только один, но достаточно яркий пример противоречивых показаний об этом бое. У меня до сих пор хранится оригинал письма юнкера Муравьева от 28 мая 1934 года, из Парижа. Вот что я выписываю из его письма: «Фельдфебеля 1-й роты Вадима Сагацкого помню хорошо и его кончину славную могу засвидетельствовать без всякой (подчеркнуто в письме) ошибки…

Он пал смертью храбрых в бою против красных при прорыве их через Перекоп к г. Армянску… около 4–6 часов вечера…

Обстановка его смерти со слов его друзей, бывших с ним вместе (я был с III ротой в стороне на 100–200 шагов): раздробивши череп прикладом одному коммунисту-латышу, мстя за подлый выстрел сзади, сразивший командира батальона, он сам получил пулю от другого. Смерть была моментальной. На другой день, при сборе раненых и убитых, на поле было найдено и его тело (я его видел мертвым сам потом). Похоронен в г. Феодосии в братской могиле юнкеров Константиновского военного училища, павших в бою на Перекопе. Мои сведения о смерти и месте погребения точны (подчеркнуто в письме)…»

Кому же надо верить после этого письма? Ведь оно только один из примеров!

Другие лица, к которым я еще обращался, не говорили ничего нового. Самым серьезным оказалось свидетельство раненых юнкеров, с которыми я разговаривал в лазарете училища в городе Феодосии, и, конечно, рассказ офицера-сапера об учительнице в деревне Черная Долина.

Могли ли вообще спасти Вадима? Допускаю, что это действительно было, в обстановке поспешного отхода училища, практически невозможно. Но то, что училище не попыталось в дальнейшем поискать более серьезно след Вадима, у меня останется камнем на сердце. Какая была бы радость для меня и старенькой его матери узнать, что у фельдфебеля Сагацкого есть могила и на ней крест! Царство ему Небесное!

А. Дадыкин[318]

Корниловское военное училище[319]

Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России отдал в июле 1919 года приказ о сформировании двух военно-училищных курсов для ускоренной подготовки офицеров пехоты. Ставропольский училищный курс – ставший впоследствии Корниловским военным училищем – частично унаследовал преподавательский и строевой состав старых военных училищ и кадровых офицеров полков, получивших боевой опыт в Великую войну, и впитал в себя традиции военных училищ старого времени.

Начальниками курса-училища были последовательно генерал-майоры Чеглов, Протозанов[320], генерал-лейтенант Жнов[321], генерал-майоры Зинкевич[322] и Георгиевич[323] (все – Генерального штаба). В числе преподавателей было 11 генералов и полковников Генерального штаба, 4 офицера, закончивших Артиллерийскую, Инженерную или Юридическую академию, 4 офицера с университетским образованием. Занятия велись усиленным темпом – классные и полевые, – причем перерывов на каникулы не бывало; было лишь три перерыва для выполнения боевых заданий, от 2 до 4 недель каждый. Юнкерами были учащиеся высших и средних учебных заведений, в большинстве своем уже побывавшие в боях. Не имевшие среднего образования зачислялись сперва на Общий курс. Училище имело Первый и Второй (выпускной) классы. Оно дало 5 выпусков офицеров с чином подпоручика, считая и ускоренный выпуск 29 января 1920 года. Училище имеет утвержденный жетон (училищный погон в терновом венке).

Этапы жизни училища: июль 1919 года. Военно-училищный курс в Ставрополе; март 1920 года – в Новороссийске; Военный Совет высших начальников армии жалует курсу шефство генерала Корнилова в воздаяние доблести, проявленной у Ростова и Батайска; переименование в Юнкерскую генерала Корнилова Пехотную школу; Школа перемещена в Керчь и пополнилась юнкерами Кубанского Алексеевского училища; за храбрость юнкеров-корниловцев, проявленную в десантной операции на Кубань, Главнокомандующий Русской Армией пожаловал Серебряные трубы, Корниловские бескозырки и переименовал Школу в Корниловское военное училище, с присвоением ему всех прав российских военных училищ. Дальнейшие пути училища: Галлиполи, Болгария, Люксембург, Франция, Парагвай…

* * *

19 декабря 1919 года батальон юнкеров во главе с начальником училища Генерального штаба генералом Чегловым отправился поездами из Ставрополя на фронт у Новочеркасска. 22-го последовал приказ охранять порядок в Ростове и переправы через Дон. Армия отступала. Пропустив все части и отступив последними за Дон, юнкера заняли на берегу оборонительную позицию, где 28 декабря вели перестрелку с рабочими и восставшим гарнизоном города. 30 декабря батальон