подходили уже к зоне боя. Гул орудий начал доноситься и справа. Вдруг колонна замялась: впереди что-то происходило. На горизонте, около дороги, появились черные столбы разрывов. Кто-то сказал, что тяжелая артиллерия красных, стрелявшая с высокого берега Днепра в сторону Перекопа, теперь переносит огонь на нас. Видимо, мы подошли уже к пристрелянным рубежам, а летчик оповестил свое командование о появлении нас в степи.

Чем ближе мы подходили к шедшему впереди бою, тем метче ложились снаряды красных. Уже были попадания. Стали продвигаться небольшими группами, проходя вскачь наиболее опасные места. Легкая возвышенность еще скрывала от взора происходившее на равнине Днепра. Пули роями уже проходили над головой. Сзади, справа, подходили на рысях эскадроны кавалерии Барбовича. Впереди них, на пиках трепетали кирасирские флюгера. И вот с возвышенности сразу открылся весь бой: менее чем в версте от нас медленно отходил крайний левый фланг красных и отстреливался на ходу от наседавшей на него слащевской пехоты. Впереди намечалась лента Днепра, над нею ровный высокий берег, ближе к нам тополя Любимовки и Каховки. Рядом, обходя нашу колонну, на дороге выравнивалась галопом конница. Схватив момент, она перешла в карьер и бросилась на красных.

– Вторая Донская дивизия… Дивизия скорой помощи! – пронеслось у юнкеров. – Смотрите, это, кажется, сам Чапчиков[327] впереди…

Как оказалось потом, эта блестящая атака окончилась полной неудачей. Красные успели построить каре и залпами в упор отбили ее. Казаки, понеся тяжелые потери, были принуждены повернуть обратно. Ряды красных благополучно прошли рядом с ними под прикрытием Каховских позиций и батарей.

Вторая сотня Атаманского военного училища, где я был взводным портупей-юнкером, рассыпалась в цепь и пошла к Днепру. Сухая жара была нестерпима. Жажда мучила всех, но нигде не было ни капли воды. На ходу от солнечного удара начали падать или выходить из строя юнкера. Оставшиеся смыкали цепь и шли дальше. Нас обстреливали, но потерь еще не было. Неожиданно со стороны появилась бочка с водой. Юнкера мгновенно окружили ее. Неизвестно, что произошло бы вокруг этой бочки, если бы не капитан Терлецкий[328], ставший около нее с наганом в руке. Мгновенно образовалась очередь – каждый юнкер получил кружку свежей воды.

Был уже вечер. Не дойдя до Каховки, мы остановились. Общего положения никто, как это всегда бывало, не понимал, и только когда сотни отошли назад в небольшой хуторок, стоявший на тракте из Армянска в Каховку, дошел слух, что план, задуманный генералом Врангелем, был сорван генералом Слащевым. Говорили, что Слащев, уверенный в своей дивизии, решил разгромить красных сам, не дожидаясь захвата переправы у Каховки генералом Барбовичем. Большевики, своевременно оповещенные воздушной разведкой о подходе белых с востока к Днепру, разгадали маневр нашего командования. Красные бросили Перекопское направление и стали быстро отступать к Каховке. В результате вся армия Фрунзе в полном порядке вышла из готовившегося ей окружения буквально на наших глазах.

Наступила томительная пора ожидания. Фронт установился где-то недалеко от хуторка. За линией ближнего горизонта, скрывавшей от взора долину Днепра, все время гремели орудийные выстрелы и доносилась перестрелка. Изредка, ближе к хуторку, разрывались снаряды тяжелой артиллерии противника. Было голодно. Юнкера собирали в поле недозревшую кукурузу и пшеницу и ели их. Жара стояла такая же сухая и нестерпимая. Воду пили грязную, перемешанную с тиной, из единственного колодца. Около него день и ночь толпились люди и лошади.

Как-то утром в небе появился неприятельский аэроплан. Наши трехдюймовки начали обстреливать его, но шрапнели рвались неудачно, и аэроплан с большой высоты продолжал спокойно свою рекогносцировку, кружась над хуторком. Потом послышался звук падающей бомбы, за ним другой… В поле, в стороне от полевого госпиталя, взметнулись разрывы.

– Попал… прямо в перевязочный пункт! – крякнул старый казак.

Действительно, на перевязочном пункте была заметна суматоха.

В это время на дорогу около колодца выбежал солдат и стал быстро копать яму. Потом он убежал и вернулся с осью от телеги. Укрепив ее в яме, солдат положил сверху колесо и с улыбкой крутнул его.

– Готово, господин поручик! – крикнул он в сторону.

Из соседнего двора появился пехотный поручик в очках с маленькой пушкой в руках. Это была 37-миллиметровка Гочкиса. Солдат и офицер быстро приладили пушку к колесу. Поручик присел и, поворачивая колесо, начал нащупывать истребителя. Еще несколько мгновений, и грянул выстрел. Снаряд разорвался рядом с аэропланом, маленьким белым облачком. В несколько минут аэроплан оказался окруженным разрывами из этой пушки Гочкиса. В конце концов истребитель бросился в одну сторону, потом в другую, не выдержал и, круто повернув обратно, стал удаляться к Днепру.

– Браво! – крикнули юнкера близорукому поручику.

– Ишь ты… Хороша русская голова… здорово придумал господин офицер, – пощипывая бородку, добавил старый казак, стоявший с лошадьми у колодца.

Бой шел беспрерывно по всей Каховской равнине. В один из этих дней наша сотня была вызвана на позицию. Полуденная жара начинала спадать. Выйдя по дороге из хуторка в сторону Каховки, мы вскоре же попали в полосу боя. Продвигаясь несколькими цепями к противнику, мы укрывались за небольшой складкой местности. Пули проходили пока высоко. Артиллерия красных еще не заметила нас. Цепи шли хорошо и поддерживали равнение. Командир сотни капитан Жуковский[329] шел невдалеке от меня. В легкой мгле приближавшегося вечера его смуглое лицо, обрамленное черными вьющимися волосами, и светлые глаза как-то странно поразили меня – словно на нем легла какая-то особая тень…

С возвышенности впереди открылась Каховская равнина. Мы вышли вправо в одну цепь, упираясь левым флангом в Каховский шлях. С другой стороны от него была расположена первая сотня нашего училища. Сотня капитана Жуковского залегла вдоль небольшой проселочной дороги, подходившей почти под прямым уголом к шляху. Невдалеке оказалась батарея. Через наши головы она пристреливалась по красным. Большевики отвечали, но снаряды рвались далеко позади. Ружейный обстрел шел оживленно справа и слева. Мой сменный по Новочеркасску офицер, штабс-капитан Пименов, приказал окопаться. В это время с батареи прибежал ординарец. Увидев штабс-капитана Пименова, он передал ему:

– Командир батареи требует, чтобы юнкеров убрали с дороги. Дорога пристреляна красными. Они нащупывают батарею… – И он убежал обратно.

Артиллерийский огонь красных учащался. На дороге, шагах в тридцати, кучка юнкеров, сидя на корточках, налаживала пулемет. Передо мною лежал юнкер Фомин. Подняв голову, он с любопытством смотрел вперед.

– Ваня, – успел я крикнуть ему, – опусти голову и окопайся!

К нам подходил веер пулемета. В тот же момент за Днепром бухнули две пушки.

– Пулеметчики, ложись! – бросил я вправо. По сверлящему между бровей звуку приближавшихся снарядов было ясно, что они