были предназначены нам. И сейчас же грохнуло рядом, впереди, почти в тот же момент справа. Перед глазами взметнулась высоко черная завеса… Сбросив с себя землю и ощупав тело, я взглянул перед собой – Фомин, совершенно черный от грязи и дыма, смотрел на меня; справа на месте пулемета было пусто. Я бросился туда. На дороге, в разных позах, лежали раненые юнкера. Первый вскочил юнкер Минаев[330]. Узнав меня, он закружился на месте и застонал:

– Я убит, господин портупей-юнкер… Жжет… Не могу больше…

На лбу у него была большая шишка – раскаленный осколок гранаты как-то необычайно скользнул по его голове и застрял под кожей.

– Передать по цепи – санитаров на правый фланг второй сотни…

Потом с земли поднялся и бросился ко мне юнкер Табунщиков. Он зажимал рукою шею под ухом. Между пальцами била несколькими фонтанами кровь из перебитой сонной артерии. Юнкер Рубанов[331], получивший несколько десятков осколков, лежал без сознания. Тут же тяжело дышал окровавленный Янюшкин. Рядом с ним в пыли я подобрал половинку его перебитой коленной чашечки. Сестра Наташа, в белом халате, невзирая на огонь, быстро появилась в цепи. Раненых погрузили и отправили в тыл. После этого сотню подняли и перевели вперед, под прикрытие еще несжатого кукурузного поля.

Некоторое время спустя штабс-капитан Пименов указал немного впереди и справа маленький бугорок. Его отделяла от того взвода лощина, шедшая прямо к противнику, шириною в несколько сот шагов.

– На этом бугре, – сказал Пименов, – стоит пулемет Слащевской дивизии. Он слишком выдвинулся вперед и оказался без всякого прикрытия. Большевики сильно обстреливают его и все, что появляется в лощине. Красные совсем близко. Вы переведете ваш взвод одиночным порядком в распоряжение командующего офицера, пока вас не отзовут. С Богом!

Объяснив моим юнкерам задачу, я махнул первому:

– Полным ходом, пошел!

Юнкер бросился бегом по скату лощины. Как только он оказался на дне ее, со стороны большевиков застрочил пулемет и выстрелили две пушки. Юнкер благополучно добежал до противоположного края лощины и укрылся за бугорком.

– Следующий…

Поодиночке юнкера скатывались и перебегали страшную лощину. По каждому из них красные проводили пулеметную очередь и посылали две гранаты. Дошла очередь до Трунева[332]. Он успел недавно потерять фуражку и защитный френч. В белой рубашке он представлял собою очень заметную цель, и я боялся за него. Трунев начал спускаться вниз. Сейчас же пулемет красных открыл по нему огонь. Пули под ногами Трунева рисовали светлую ленту пыли.

– Беги! – крикнул я ему, но Трунев продолжал идти спокойно, рассматривая красных прищуренными на солнце глазами. Посередине лощины он остановился и посмотрел в мою сторону.

– В чем дело? – донесся его возмущенный голос.

Со стороны красных грянули две пушки. У меня захватило дыхание… Снаряды разорвались одновременно рядом с Труневым. Когда разошлись дым и пыль, Трунев оказался стоящим на месте и смотрящим на меня.

– Дурак! – крикнул я ему и махнул рукой.

За бугорком я нашел весь мой взвод. Явившись к поручику, командовавшему пулеметом, я остался с ним до темноты. Это был тот самый офицер, который накануне так удачно отогнал истребителя красных из своей маленькой пушки Гочкиса, гениально прилаженной к простому крестьянскому колесу. Много позже, в темноте, наш взвод был отозван. Мы присоединились к сотне. Смертельно хотелось есть, но под рукой ничего, кроме сырой кукурузы и колосьев пшеницы, не было. Откуда-то в цепи появились арбузы. Оказывается, юнкера отрыли их в большой скирде, находившейся позади, в поле. От голода и жажды юнкера набрасывались на принесенные арбузы. Но это быстро прекратилось. Снаряд красных случайно попал в скирду и поджег ее. На фоне пламени силуэты юнкеров были замечены противником, который сразу усилил огонь. Так прошла вся ночь. Из полевого охранения доносили, что разговоры красных слышны очень отчетливо.

Наступал рассвет. Кто-то сообщил по цепи новость: одна из частей, расположенных правее нас, без всякого разрешения отошла ночью версты на полторы назад, обнажив, таким образом, фронт. К счастью, большевики заметили это только на восходе солнца. Быстро, по всему фронту, оживилась перестрелка. Потом заработала артиллерия красных и стала очень метко забрасывать нас снарядами. К счастью, довольно много их не разрывалось. Нависла угроза обхода через прорыв. Вторая сотня Атаманского училища начала отход. Большевики усилили огонь и повели наступление. Мы отходили в порядке, отстреливаясь. Навстречу подходила сменявшая нас пехота Слащева. Она шла в контратаку. Я невольно залюбовался этими людьми. Они шли совершенно спокойно, на очень больших интервалах, покуривая, перекидываясь словами, постреливая вперед. Пройдя нас, они начали затягивать прорыв справа. Красные сразу перенесли весь огонь на них.

Вернувшись на хуторок, мы поели из походной кухни и разошлись отдыхать, не обращая внимания на звуки боя.

Как и в предыдущие дни, на хуторке было очень оживленно. Говорили, что большевиков выбить теперь из Каховки невозможно, что по всей линии фронта идут напряженные бои, что скоро придет на помощь пехота Кутепова. С нами на фронте был неразлучно помощник начальника училища, блестящий боевой Генерального штаба генерал Попов[333]. В моей сотне в строю оставался из офицерского состава один штабс-капитан Пименов. Остальные были переранены. Выбыл также из строя, за ранениями, ряд юнкеров.

2 августа (15-го по н. ст.) юнкера узнали, что пехота Слащева пойдет в наступление. Часам к трем дня огонь красных стал усиливаться.

С окраины хуторка мы наблюдали за происходящим. Разрывы снарядов постепенно заволокли степь однообразной бело-бурой полосой. Кое-где среди нее взметывались к небу высокие черные столбы тяжелых снарядов. Даль наполнилась гудением, звуками разрывов. Земля ровно и глухо дрожала. Рядом крикнули:

– Пошли… Наша пехота идет в атаку!

На горизонте сразу обозначились маленькие темные фигурки. Они исчезали в дыму разрывов, скрывались и медленно удалялись от нас. Через некоторое время они скрылись за горизонтом. Артиллерийский огонь большевиков отодвинулся тоже. Проходили томительные минуты. Мы ждали утешительных вестей с линии боя. Вдруг завеса артиллерийского огня снова стала вырастать над горизонтом. В небе появился вражеский аэроплан. Бой откатился на линию ближнего горизонта. Огонь то замедлялся, то вспыхивал с необычайным ожесточением. Цепи слащевской пехоты заметно мялись на месте. Позже степь грозно загудела и задрожала. Слащевская пехота, покрытая пеленой разрывов, отходила назад.

На хуторке началось движение. Полевой госпиталь оживился. Оттуда вытягивались уже к шляху подводы с ранеными. Над отходившими цепями то здесь, то там разрывалась пристрелочная шрапнель в два облачка – бело-зеленое или бело-красное. И сразу после этого нарастал огонь красных батарей. Бой медленно приближался к хуторку. Уже отчетливо доносились звук