До революции модная петербургская публика в хорошую погодупрогуливалась непременно по солнечной стороне Невского проспекта – то есть поправой его стороне, если смотреть от Лавры в сторону Адмиралтейства, по тойстороне, что напротив Гостиного двора и Казанского собора.

Давно уже нет на свете тех дореволюционных франтов, какмотыльки сгоревших в огне войн и революций, но теперешняя модная публиканеосознанно предпочитает ту же солнечную сторону. Видимо, в этом проявляетсяисторическая память, или преемственность поколений, или же просто солнце такредко гостит в нашем городе, что жители невольно ловят каждый его луч. При этомкто-то непременно задерживается на пятачке вблизи Малого зала Филармонии, гдерасположились многочисленные художники, выставившие на продажу своинезамысловатые творения.

Некоторые уличные мастера кисти и карандаша предлагаютпрохожим за пятнадцать минут написать портрет (сходство гарантируется!), другиепытаются продать туристам глянцевые ученические пейзажи с изображениемСмольного собора или Спаса на Крови. Кто-то промышляет посредственными копиямиклассики – от «Блудного сына» Рембрандта до «Голубых танцовщиц» Дега. Болеепоздние произведения художников двадцатого века спросом не пользуются.

Одним прекрасным летним днем на этом пятачке по солнечнойстороне среди таких же «живописцев с большой дороги» стоял коренастый мужчиналет сорока пяти, с артистической остроконечной бородкой и лихо закрученнымиусами, в заломленном на левое ухо несколько потертом берете и в поношенномбархатном пиджаке. Он безуспешно пытался продать пару натюрмортов и портреткрасивой охотничьей собаки, но покупателей на эти произведения не находилось.Впрочем, художник не очень расстраивался: погода была хорошая, и он велнеспешный разговор с коллегой, подставив лицо солнцу.

– Нет, Виталя, – говорил он своему соседу,мрачному долговязому типу в кожаной безрукавке, – ты как хочешь, нопадение культурного уровня общества коренится не только в телевидении, но и вготовности людей искусства торговать своим талантом! Вот, например, мы с тобой,вместо того чтобы создавать бессмертные шедевры, малюем в угоду публике этотширпотреб… – С этими словами он ткнул пальцем в картину Витали, где былиизображены два помойных кота, изготовившихся к битве.

– Мы-то малюем, – тяжело вздохнул Виталя, –да вот публика что-то не спешит покупать этот, как ты выразился, ширпотреб…

– А вот это-то, Виталя, и есть главная трагедиячеловека искусства! – воскликнул обладатель бородки. – Он готовторговать талантом, а покупателей-то и нет…

Он хотел развить свою мысль, но тут как раз появилсядолгожданный покупатель. По крайней мере, остановившийся возле художникамужчина выглядел вполне обеспеченным. Причем с отпечатком заграницы. Хотя внаше время соотечественник может быть куда богаче любого иностранца, ноиностранцы, как правило, охотнее покупают картины уличных художников.

– Вас что-то интересует? – оживилсяхудожник. – Пейзаж? Натюрморт? Портрет? Если натюрморт – это двестибаксов, если пейзаж – двести пятьдесят, а если портрет…

– Интерьер, – ответил незнакомец без всякогоакцента, – то есть картина, изображающая комнату со всей обстановкой…

– Я знаю, что такое интерьер! – слегка обиделсяхудожник. – Но у меня, к сожалению, сейчас нет ни одного законченного. Былодин, да я его только вчера продал одному нефтянику из Тюмени…

Разумеется, это являлось ложью, но ложью вполнепростительной. Как известно, главное правило торговли – не обманешь, непродашь.

– Меня не интересует готовый интерьер! – прервалего незнакомец. – Мне нужно, чтобы вы нарисовали мою комнату. Это здесь,неподалеку, на Мойке…

– Ну что ж. – Художник солидно кивнул. –Значит, на заказ? Можно и на заказ, только, уважаемый, это будет немножкодороже…

– Цена не имеет значения! – Заказчикпренебрежительно махнул рукой. – Пойдемте со мной, я покажу вам своюкомнату…

– Одного сеанса не хватит! – предупредил егохудожник.

Затем он повернулся к соседу и сказал:

– Ну, Виталя, ты все равно тут стоишь, пригляди замоими работами. А я часа через два вернусь…

Заказчик уже шагал вперед, не оглядываясь, так что художникупришлось изрядно поднажать, чтобы не упустить его из виду. Вскоре он понял, чтонезнакомец, которого он сперва принял за иностранца, настоящий старожилПетербурга. Свернув в один из близлежащих дворов, он уверенно шел по ихлабиринту, то и дело сворачивая и меняя направление, так что скоро художникпонял, что окончательно заблудился.

Вначале дворы были чистые и нарядные, недавно вымощенныетротуарной плиткой. Повсюду стояли стильные кованые фонари и скамейки, акое-где даже разбиты цветники. Однако вскоре благолепие кончилось, и началисьдворы самые обыкновенные, в меру грязные, в меру запущенные, покрытыерастрескавшимся асфальтом и лишенные таких архитектурных излишеств, какскамейки и фонари. Наконец пошли уже такие дворы, которые и дворами-то назватьязык не поворачивался – жуткие колодцы без всякого асфальта, заросшие чахлойтравой и заваленные строительным мусором.

– Эй, уважаемый! – окликнул художник своегопроводника. – Куда это мы идем? Далеко еще? Вы же говорили, что вашаквартира на Мойке!

– Скоро уже дойдем! – отозвался незнакомецкаким-то странным голосом, как будто он говорил из железной бочки или изгулкого сводчатого подземелья.

У художника возникло вдруг странное ощущение, что оноказался уже не просто в лабиринте незнакомых дворов, а вообще в чужом городеили даже в чужом, незнакомом времени. Ему вдруг померещилось, что на дворестоит не двадцать первый век, и даже не двадцатый, а конец девятнадцатого…

– Куда это мы забрели… – проговорил он с опаской,не обращаясь к своему странному спутнику, а как бы разговаривая с самимсобой. – Я здесь и не был никогда…

Ему уже совсем расхотелось получить выгодный заказ. Онпредпочел бы сейчас стоять на солнечной стороне Невского и рассуждать с Виталейна тему культурной деградации общества.

– Уже совсем скоро, Михаил Леонидович! – отозвалсяего провожатый, замедляя шаги и покосившись на художника.

«Откуда он знает мое имя? – подумал тотудивленно. – Я же его, кажется, не называл… или Виталя назвал меня принем? Так не по отчеству же!»

Они вошли в очередной двор. Справа была крутая выщербленнаялестница, ведущая вниз, в глубину, к темной подвальной двери, и МихаилуЛеонидовичу показалось, что в темноте перед этой дверью лежит неживоескорченное тело. Он не стал проверять свою неприятную догадку, а взглянул прямоперед собой.

Впереди высилась полуразрушенная кирпичная стена,перегораживающая проход. Дальше пути не было.