Ю. Буркин:

Сыновьям Константину и Станиславу.

С. Лукьяненко:

…и всем остальным детям.

О маминых кошках, папиных инопланетянах и о том, как мыучили древнеегипетский

Я проснулся, когда Ирбис, красный персидский кот,заворочался на подушке и ткнул меня в нос хвостом. Хвост был мягкий, на самомкончике белый и особенно пушистый.

Когда персидские коты линяют — это плохо. А если они приэтом еще и любят спать на твоей подушке, это кошмар. Я осторожно взял Ирбиса закончик хвоста и сделал вид, что собираюсь дернуть. Кот презрительно посмотрелна меня медно-красными глазами и отвернулся. Чихать он на меня хотел.Двенадцатилетние мальчики нигде не считаются священными, а вот коты — да: вЕгипте.

— Стас, — тихонько позвал я. — Стас, тыдрыхнешь?

Брат не ответил, лишь сверху доносилось его сонноепосапывание. Он спит надо мной — у нас двухэтажная кровать, и мой одноклассникВалька Мельник сказал однажды, что это как в тюрьме. Я не нашелся что ответить,а Стас сразу поблагодарил Вальку за информацию, потому что мы в тюрьме еще небывали. Вышло так, будто Валька сидел в тюрьме. Он обозлился, обругал за этоСтаса и плюнул в него. Но не попал.

— Стас! — позвал я для порядка еще разок,подхватывая Ирбиса под теплое толстое брюхо, встал и заглянул на его кровать.Разумеется, брат спал, подушка у него не была усыпана кошачьими волосами, итолько в ногах лежал маленький беспородный котенок, которого мама принеславчера вечером.

Я положил Ирбиса Стасу под щеку, чтобы коту не было скучно вмоей пустой постели, а беспородного, не имеющего еще клички котенка засунул емупод одеяло. Котенок начал искать выход из плена, а я побежал умываться.

В коридоре царило легкое утреннее столпотворение. Папакормил тех кошек, что уже соизволили проснуться, а мама, стоя перед зеркалом,торопливо подкрашивала ресницы. Вот интересно: кошки — хобби мамино, а возитьсяс ними приходится нам с папой. Но любит она кошек прямо ненормально. Хотявообще-то она не сумасшедшая. Просто у нее есть «пунктики» — так папа говорит.

Однажды кошки начали беситься, чуть ли не по потолку бегать.Потом оказалось, что кошка по имени Собака котят ждет, а в этом случаеостальные кошки психуют. Завидуют, наверное. Но мама тогда этого не знала ирешила показать их ветеринару. Приходит в ветлечебницу и говорит:

— Доктор, посмотрите моих кошек.

— А где они? — спрашивает тот.

— Здесь, — отвечает мама, кладет на столчемоданчик и открывает его. А там лежат восемь кошек по стойке «смирно». Лапысвязаны и морды забинтованы — чтобы не орали. Только хвосты — туда-сюда,влево-вправо.

Вся лечебница бегала посмотреть…

Так вот, вышел я в коридор, а мама, накрашиваясь, увиделаменя в зеркало и сказала:

— Хухер-мухер,[1] Костя.

— Хухры-мухры, цурюка,[2] — торопливопробормотал я.

Мама оторвалась от зеркала, повернулась ко мне и свозмущением переспросила:

— Цурюка? Зап ардажер, сердев ынау-мынау![3]

— Эй! — возмутился папа, переставая раскладыватькорм по мискам. — Я тоже немного язык знаю! Это кто же тогда ынау-мынау?Я?

— Ардажер, хухры-мухры, мухры-хухры, — затараториля. — Зап Сет тага горк минерал. Зап шердап. Лапсердюк. Ыкувон, генекалардажер. Ынау-мынау ардажер ук. Зап ынау-мынау. (Ну, сможете сами перевести?Слабо? Позор… «Мама, доброе утро два раза подряд. Сет[4]отуманил мой разум во сне. Я криво-языкий. Мое уважение огромно. Папа, неругайся с мамой; пустынным шакалом мама назвала меня. Я пустынный шакал».)

— Вот так-то, — миролюбиво сказала мама, переходяна русский. Из-за легкого узбекского акцента казалось, что она с родного языкаперешла на иностранный. Мама выросла в Ташкенте. Во время землетрясения ее родителипропали, и она жила в детдоме. Но рассказывать об этом не любит. Зато оТашкенте может часами говорить. Если ее послушать, то на свете нет городакрасивее и солнечнее. И люди там особенные, и персики там, и вообще… Это еепунктик № 2 — после кошек. Нет, № 3, второй — это древнеегипетский.

На самом-то деле никто не знает, как древние египтянеговорили, ведь их язык сохранился только в древних надписях, и одниспециалисты, например, считают, что пустынный шакал произносится «ынау-мынау»,а другие — «еня-меня». Но если уж маме пришло в голову учить насдревнеегипетскому… Мы со Стасом сначала бунтовали, но потом передумали; никтоэтого языка не знает, и у нас будет свой секретный шифр.

Проскользнув в ванную, я принялся ожесточенно чистить зубы.Хорошо, что сегодня суббота. Не надо учить уроки, особенно английский. А то уменя все перепуталось. В среду был пересказ текста, и я два раза «школу» вместо«скул» назвал «цурах».[5] Хорошо еще, что глуховатая ЕленаКонстантиновна, наша учительница, больше внимания обращает на уверенный тон,чем на то, что говоришь.

Бормоча детскую считалочку: «Каргаз, ушур, нердак тушур»(раз, два, третий — крокодил), в ванную вошел Стас. На плече у него, вцепившиськогтями в майку и вздыбив шерсть, сидел безымянный котенок. Первым делом Стаспихнул меня, оттесняя от раковины, и начал намазывать зубную щетку, непереставая нудить: «Нердак тушур, перум, южур…»

— Будешь пихаться, схлопочешь, каракуц болотный, —предупредил я. Стасу всего одиннадцать, но все время приходится напоминать ему,кто у нас старший. — Отпусти котенка, ему же страшно.

— Хухер-мухер, — невинно сказал Стас. —Ничего ему не страшно.

— Он кот или кошка? — поинтересовался я.

Стас скосил глаза на котенка и сказал:

— Не знаю. Он еще маленький. И пушистый. Признаки полане выражены.

— Это у тебя не выражены, дубина пушистая, —разозлился я. — Его же назвать как-то надо!

— Назовем Валей, — беззаботно предложилСтас. — Это и мужское имя и женское.