Скверные у нас оказались знания истории. Мы со Стасом совсемзабыли про ташкентское землетрясение 1966 года. И высадили Хайлине — своюбудущую маму — прямо накануне первого подземного толчка. Ох и испугалась жеона! Но в итоге землетрясение сыграло ей на руку. После такой трагедии никто неудивлялся маленькой девочке без документов, в странной одежде и ни слова неговорящей по-русски. А нашли ее как раз русские спасатели. Решили, что онаузбечка из дальнего кишлака, только накануне приехавшая в Ташкент и оставшаясябез родителей. Маму определили в детский дом, некоторое время поискали родных,но так никого и не нашли. Это и понятно, без машины времени трудно было бырассчитывать на успех. Настоящие узбеки в детском доме, конечно же,поудивлялись, на каком это языке говорит темноглазая девочка Галина. Но осободокапываться не стали, не до того было. А через полгода мама уже неплохоболтала и по-русски, и по-узбекски. У нее способности к языкам проявились.

Потом мама выросла, поступила в институт археологии:все-таки к своему времени поближе. Бластер всегда надежно прятала, помниланаказ Шидлы: применять лишь в крайнем случае, а лучше — не применять. Потом спапой познакомилась, после института они поженились. Ну, в общем, и мы скоропоявились. Но мама тогда еще ничего не подозревала. А нас назвала в память освоих спасителях — то есть о нас же. А потом, когда пару лет назад мы пошливсей семьей фотографироваться, мама глянула на фотографию — и обомлела.

Узнала нас. Что делать, пришлось ничего не говорить, нозаставлять учить древнеегипетский. Мама сказала, что с тех пор она нас ещебольше полюбила: и как детей, и как спасителей, и как настоящих старых друзей.Все хотела папе рассказать правду, но боялась, что папа не поймет. К тому же ипарадоксы какие-нибудь из этого могли получиться.

Когда папа рассказал о «космическом корабле», мамазаподозрила, что это и есть машина времени. Перепугалась, достала муми-бластер.Ночью спала плохо, а когда, проснувшись, увидела, что нет ни папы, ни нас, всепоняла и пробралась в музей следом. И очень кстати.

Разгром в музее, конечно же, вызвал переполох. Но всесписали на какого-то пьяного хулигана. А папа с мамой добровольно вызвалисьликвидировать последствия разгрома, чем заслужили похвалу Ленинбаева. И премиюполучили, только она вся ушла на покупку новой одежды для меня со Стасом.

Зато за прекрасную реставрацию мумии фараона маму послали наконгресс археологов в Египет. И там она вызвала всеобщее удивление, свободноразговаривая на древнеегипетском и легко читая самые каверзные надписи напирамидах. На следующий год опять приглашают. Может, и мы со Стасомприсоединимся… Хотя что нам этот Египет — мы его как свои пять пальцев знаем.Вот в Антарктиду нам в последнее время хочется смотаться, потому что мыувлеклись биологией и изучаем особенности яйцеоткладывания пингвинов.

Но это уже другая история.

А папа отреставрировал Шидлу. Точнее, он покрыл еготолстым-толстым слоем бронзовой краски, прикрепил к каменной подставке. А ещенаписал научную работу, где высказал блестящую версию о том, что летающиетарелки — машины времени из будущего. Я ему говорю: «Ерунда, Департамент такогоникогда не позволит». А он отвечает: «Никакой Департамент не вечен». Уфологи,которые ни про какой ДЗР не знают, пригласили папу на свое сборище в Антверпен.Может, и мы с папой съездим — надо же объяснить этим наивным энтузиастам, чтотакое межпланетные путешествия на самом деле. Тем более… Но это тоже другаяистория.

От Шидлиной гривы папа втайне от нас отрезал прядь волос.Спрятал ее в медальончик и носит на груди. Мы знаем, но молчим. Все-таки это мыу папы из-под носа космический корабль увели.

Браслеты-регенераторы мы с фараона сняли и все по очерединадевали. После этого у папы выправился сломанный в детстве нос, мама пересталачихать на тополиный пух, а Стас не то что пиво, кефир больше пить не всостоянии. (Говорил же я ему — алкоголиком становишься!) А у меня… Ну это,вообще-то, дело личное.

А потом мы муми-бластер и браслеты замуровали в подставку,прямо под лапами Шидлы. И тонкими цепочками привязали к лапе. Представляете:Шидла оживает, слезает со своей подставки, а у него на лапах болтаются нашибраслеты и оружие. Папа все настаивал, что нужно ему еще письмо оставить, мол:«Живите дружно, не воюйте, с людьми дружите…» Но мы его переспорили. Потому чтобыли в будущем и знаем: они там серьезно ссориться не умеют. Если самаястрашная их диверсия — взрыв цистерны с валерьянкой, а любого убитого можно спомощью браслета оживить… Ну какие тут могут быть войны?! К тому же и Шидлатеперь к людям по-другому относится, а он у них — авторитет.

Стас долго грустил по Кубатаю. Последнюю память — фотографию— и ту египтяне отобрали. Порой проснусь ночью, а Стас во сне ворочается ибормочет: «Кубатай, можно мне с тобой в разведку?» И семечки полюбил щелкать. Янад ним не смеюсь — это еще не самая опасная привычка, которую он мог у генерал-сержантаперенять.

А я вот стал языки разные изучать. Помимо русского,древнеегипетского и всеземного-венерианского, которыми владею свободно, могу сословарем читать по-английски и торговаться на базаре по-узбекски. Это меня маманаучила. Я специально на базары хожу, тренируюсь. Думаю начать изучатьголландский — вдруг и в самом деле в Антверпен поедем? Тяжело, конечно. КакСмолянин говорил: труд, труд и труд.

Правда, он еще уши себе расширил, а наша медицина до этогопока не дошла. Я знаю, я узнавал.

С мамой нам теперь куда легче общаться. Вот заставляет онанас со Стасом вечером ноги мыть, а я на нее посмотрю и говорю:

— Лина, ты пользуешься тем, что взрослая, и тиранишьнас!

Мама сразу теряется, гладит нас по голове и отпускает спатьс немытыми ногами. Класс!

Вот вроде и все. А! Котенка безымянного мы назвали Шидлой!Он уже подрос, стал умным и носить имя Валька отказывается наотрез. А когдасовсем взрослым станет, мы его перекисью обесцветим. Чтобы совсем на сфинксастал похож.

Вот. Теперь все.