На большой скорости мы ворвались в Шлакоблоки, домикизамелькали в глазах, я растерялся и даже не мог определить, в какой сторонеЛюсин барак, и понял, что через несколько секунд он уже останется сзади, этотпоселочек, моя столица, как вдруг Чудаков затормозил. Я увидел Люсин барак,чуть ли не по крышу спрятанный в снег, и белый дым из трубы. Чудаков вышел изкабины и спросил меня:

– Зайдешь?

Я посмотрел на Геру. Он смотрел на меня. Я выпрыгнул измашины и зашагал к бараку.

– Только по-быстрому! – крикнул мне вслед Чудаков.

Я услышал за спиной, как ребята попрыгали из машины.Вовремя, значит, произошла остановка.

Небрежно, как бы мимоходом, я зашел в комнату и увидел, чтоона пуста. Все десять коек были аккуратно застелены, как это всегда бывает удевчат, а в углу на веревке сушилась разная там голубая и розовая мелочишка,которую я предпочел не разглядывать. Вот записки на столе я просмотрел.

«Шура, мы уехали в Талый. Роза», – прочел я.

«Игорь, мы уехали за апельсинами. Нина», – прочел я.

«Слава, продай билеты и приезжай в Талый. И.Р.», –прочел я.

«Эдик, я уехала в Талый за апельсинами. Извини.Люся», – прочел я.

«Какой же это Эдик? – подумал я. – Уж не Танакали? Тогда мне хана».

Да, попробуй потягаться с таким орлом, как Эдуард Танака,чемпион Дальневосточной зоны по лыжному двоеборью – трамплин и равнина.

Я вынул свое письмо, положил его на стол и вышел. В дверяхстолкнулся с Герой.

– Ну, как там девчата? – промямлил он.

– Уехали в Талый, – сказал я. – Небось ужерубают апельсинчики.

Мы вместе пошли к машине.

– Ты, случаем, не знаком с Танакой? – спросил я.

– Это чемпион, что ли?

– Ага.

– Нет, не знаком. Видел только, как он прыгает. В кино.

– Он и не в кино здорово прыгает.

– Ага, хорошо прыгает.

Снег возле машины был весь разукрашен желтыми затейливымиузорами. Мы влезли в кузов и поехали дальше.

На комсомольском собрании мне предложили сбрить бороду.Собрание было людное, несмотря на то что сегодня в тресте выдавали зарплату.Все знали, что речь будет идти о моей бороде, и каждый хотел принять участие вобсуждении этой жгучей проблемы или хотя бы посмеяться.

Ну, для порядка поговорили сначала о культурно-массовой испортивной работе, а потом перешли к кардинальному вопросу повестки дня,который значился в протоколе под рубрикой «О внешнем виде комсомольца».

Ерофейцев сделал сообщение. Он говорил, что большинство комсомольцевв свободное от работы время имеет чистый, опрятный и подтянутый вид, однако(но… наряду с этим… к сожалению, следует заметить…) имеются еще комсомольцы,пренебрегающие… и к ним следует отнести молодого специалиста инженераКалчанова.

– Я понимаю, – сказал Ерофейцев, – если быКоля – ты меня, Коля, прости (я покивал), – если бы он был геологом изарос, так сказать, естественным порядком (смех), но ты, Коля, прости, ты дажене художник какой-нибудь, и, извини, это пижонство, а у нас здесь не Москва ине Ленинград.

В зале начался шум. Ребята с моего участка кричали, чтоборода – это личное дело мастера и уж не будет ли Ерофейцев контролировать, ктокак разными такими личными делами занимается, что это, дескать, зажим и всетакое. Другие кричали другое. Особенно старались девушки из Шлакоблоков. Однаиз них была определенно недурна. Она заявила, что внешний облик человекасвидетельствует как-никак о его внутреннем мире. Такая, грубо говоря,смугляночка. Тип Сильваны Пампанини. Я подмигнул ей, и она встала и добавиламысль о том, что дурные примеры заразительны.

Проголосовали. Большинство было против бороды.

– Хорошо, сбрею, – сказал я.

– Может, хочешь что-нибудь сказать, Коля? –спросил Ерофейцев.

– Да нет уж, чего уж, – сказал я. – Решено,значит, так. Чего уж там…

Такую я произнес речь. Публика была разочарована.

– Мы ведь тебя не принуждаем, – сказалЕрофейцев. – Мы не приказываем, тут некоторые неправильно поняли, неосмыслили. Мы тебя знаем, ты хороший специалист и в быту, в общем, устойчив. Мытебе ведь просто рекомендуем…

Он разговаривал со мной, как с больным.

Я встал и сказал:

– Да ладно уж, чего там. Сказано – сделано. Сбрею.Считайте, что ее уже нет. Была и сплыла.

На том и закончилось собрание.

В коридоре я встретил Сергея. Он шел с рулоном чертежей подмышкой. Я прислонился к стене и смотрел, как он идет, высокий, чуть-чутьотяжелевший за эти три года после института, элегантный, как какой-нибудь гид сфранцузской выставки.

– Ну что, барбудос, плохи твои дела? – спросил он.

Вот это в нем сохранилось – дружеское, но немногоснисходительное отношение старшекурсника к салаге.

Я подтянулся.

– Не то чтобы так, начальник, – сказал я. –Не то чтобы очень.

– Это тебе не кафе «Аэлита», – тепло усмехнулсяон.

– Точно, начальник. Верно подмечено.

– А жалко? Сознайся, – подмигнул он и дернул меняза бородку.

– Да нет уж, чего уж, – засмущался я. – Ладноуж, чего там…

– Хватит-хватит, – засмеялся он. – Завелся.Вечером придешь?

– Очень даже охотно, – сказал я, – с нашимудовольствием.

– У нас сейчас совещание. – Он показал глазами начертежи. – Говорильня минут на сорок – на час…

– Понятно, начальник, мы это дело понимаем, со всемуважением…

Он улыбнулся, хлопнул меня чертежами по голове и пошелдальше.

– Спроси его насчет цемента, мастер, – сказал мнемой тезка Коля Марков, бригадир.

Сергей обернулся уже в дверях директорского кабинета.

– А что с цементом? – невинно спросил он.

– Без ножа ведь режете, гады! – крикнул я смаленькой ноткой истерии.

За спиной Сергея мелькнуло испуганное лицо директорскойсекретарши.

– Завтра подбросим, – сказал Сергей и открылдверь.