— Смерть, Дьявол, Падающая башня. Звезда, Луна, Солнце,Страшный суд… — он приостановился, чтобы поправить очки. Остальные в полнойтишине ждали продолжения. — Двадцать первая — Мир, и последняя карта,нулевая — Шут.

— Ноль обычно бывает в начале, — заметил Ральф.

— Не обязательно, — сказала Сибил. — Он можетстоять где угодно. Ноль — вообще не номер, скорее его противоположность.

Нэнси оторвалась от карт.

— Ловлю на слове. А как с числом десять? Ноль там —номер, потому что он — часть десяти.

— Совершенно верно, Нэнси, — подхватил Кенинсби стайным удовлетворением. — По-моему, девочка поймала тебя, Сибил.

— Ну, если вы считаете, что любое соединение нуля иединицы действительно составит десятку… — Сибил улыбнулась. — Может, этоотносится не только к числу десять?

— Но мы же не об этом, — торопливо перебилаНэнси. — Разве они не замечательные? Только зачем они нужны? И чтоозначают все эти рисунки? Генри, почему ты так странно на них смотришь?

Генри действительно разглядывал первую карту, Жонглера, такпристально, словно хотел запомнить до мельчайших деталей. На ней был изображенчеловек в белой тунике; лицо повернуто в профиль и скрыто в тени от чернойшляпы. Черный цвет был настолько глубоким, что, казалось, художник перенес накартинку кусочек ночи. Густая тень и короткая острая бородка мешали рассмотретьчерты лица. На груди на тунике были вышиты три круга. Первый — из мечей,жезлов, чаш и монет, расположенных по очереди, так что монете внизусоответствовали острия двух мечей наверху; второй круг, внутри первого, состоял,насколько могла рассмотреть Нэнси, из кружков, в каждом из которых находиласьодна из старших карт, третий, внутренний круг содержал одну-единственнуюфигурку, настолько маленькую, что Нэнси не могла понять, что она изображает.Человечек, должно быть, жонглировал; одна рука у него была поднята вверх,другая обращена к земле, а между ними по дуге летали сверкающие шары. В верхнемлевом углу карты причудливые виньетки сплетались в какую-то сложную надпись.

Когда Нэнси заговорила, Генри медленно положил карту иперевел взгляд на девушку. Их глаза встретились — обычно они встречались какдва океана, две бездонные глубины, сливавшиеся и составлявшие новыйокеан, — а тут вдруг Нэнси поняла, что вместо глубин видит два пересохшихозерца, словно неведомый отлив унес из них всю влагу. Она зажмурилась, каккупальщик на пустом берегу под холодным ветром, и воскликнула:

— Генри!

Ощущение мелькнуло и исчезло; Генри уже взял следующую картуи пристально рассматривал фигуру женщины — иерофанта. Она была изображенасидящей на древнем троне между двумя массивными колоннами; облако дыма мрачнымпокровом клубилось над митрой на голове женщины, а от ног ее водопадаминизвергались реки. Одна рука была вытянута вперед, словно указывая потокамнаправление течения; другая покоилась на тяжелом открытом фолианте с огромнымизастежками, лежавшем у нее на коленях. И на этой карте в левом верхнем углустояла та же причудливая надпись.

— Здорово! — выдохнула Нэнси, не отрываясь откарты.

— И все-таки, — спросил Ральф, — они дляигры, или для чего? — Он посмотрел через плечо Генри. — Старая Дева,надо полагать; а на первой — Нищий-Сосед.

— Великолепная работа, правда? — сказала СибилКенинсби и осторожно взяла одну из тех карт, которые ее брат назвал СтаршимиАрканами. Она значилась под номером девятнадцать, называлась «Солнце» исодержала очень простой рисунок: на ясном небе во всю ширь сияло солнце, авнизу счастливо играли двое детей — мальчик и девочка. Сибил снова улыбнулась,рассматривая их. — Ну разве не хороши? — прошептала она. Фигуркидействительно казались такими живыми, яркими, радостными под благодатнымсветом, отблеск которого перешел и на лицо самой Сибил, разглядывавшей рисунок.По крайней мере, так показалось Генри, который положил свою карту, пока Ральфговорил, и теперь глядел на Сибил поверх склоненной головы Нэнси. Сибил поднялаголову. — Просто совершенство, правда, Генри?

— Они очень хороши, — с чувством проговорил Ли. Онказался немного озадаченным, словно нашел не совсем то, на что рассчитывал.

— Но — что — они — значат? — раздельно проговорилРальф. — Какой в них смысл?

— Дункан часто повторял мне, — сказал м-рКенинсби, который уже отложил каталог и стоял у стола рядом со всеми; навысоком лбу с залысинами блестел свет, тонкое, недовольное лицо наклонилось кколоде, — что карты Таро появились в XIV веке, хотя кое-кто считает ихегипетским изобретением. — Он умолк, как будто говорить больше было не очем.

— Это же непросто — придумать такое, — со знаниемдела произнес Ральф. — Но кому и зачем это понадобилось? Я про то, чтоони… ну, в общем, штука-то бесполезная, правда?

— У нас есть предание, — осторожно начал Генри, им-р Кенинсби тут же переспросил:

— У нас?

Молодой человек чуть заметно покраснел.

— Я имел в виду — у цыган, — небрежно заметил он идобавил для Нэнси:

— Все из-за тебя, дорогая. Все время делаешь вид, будтоя — настоящий цыган, с табором, жестяным чайником и бабкой с черной трубкой.

— Разве ей не понравились бы эти карты? — с жаромпроговорила Нэнси. — Ой, Генри, дорогой, если бы у тебя была такая бабушка,она рассказывала бы нам истории про Таро, а может быть, даже гадала бы по этим— как ты их назвал, папочка? — Старшим Арканам.

— Может быть, посмотрим дальше? — сменил темуРальф.

— По крайней мере, у меня есть дедушка, — сказалГенри для Нэнси.

— Подумаешь, дедушка! — поддразнила она. —Спорить могу, он живет в доме с электрическим освещением, а вовсе не в таборепод звездами. Может быть, он объяснит нам, что это такое? — она досталапоследнюю карту, помеченную нулем. Объяснения действительно не помешали бы,потому что карта выглядела весьма необычно. На ней был изображен молодойчеловек в чужеземной одежде, раскрашенной полосами — черной, серой, серебристойи красной. Ноги и руки его были обнажены, на плече лежал посох, по которомузмейкой бежала резьба, а к посоху была привязана круглая сума, чем-то похожаяна шары, которыми играл Жонглер. Перед ним танцевала в воздухе стрекоза иликакое-то другое крылатое создание; сбоку тянулась к нему рысь или молодой тигр— не то ласкаясь, не то нападая. У человека были очень яркие глаза. Он улыбалсятак открыто и восторженно, что эта улыбка вызывала даже легкое опасение. Ниодин человек в здравом уме не бывает настолько счастлив. Казалось, он только намиг задержался перед тем, как сделать следующий шаг. Никакого заднего плана укарты не было только ровный золотой фон.