Камера была большая, примерно десять на пять. Одну стенуцеликом занимали нары, на которых могли вольготно – если только терминуместен при данных обстоятельствах – поместиться человек десять. Голоеструганое дерево, ничего похожего на постели. Однако... Даже в вытрезвителе,судя по рассказам квартировавших там, дают простынку. И больше никакой мебели,вообще ничего, кроме лохани у входа, прикрытой деревянной крышкой. Легкийзапашок, пробивавшийся изнутри, недвусмысленно свидетельствовал о ееназначении. Гауптвахта, где Мазуру довелось несколько раз бывать в курсантскиевремена, была чуточку более комфортабельной. Разве что погрязнее – здесь-тобыла чистота. Возможно, из-за того, что мусорить было просто нечем – не видноникаких личных вещей, никаких кружек-ложек. Ничего. Нары, параша и четверобосоногих людей на нарах. Трое мужчин. Один лысоватый, лет сорока, с объемистымбрюшком, нависавшим над камуфляжными штанами – больше на нем ничего не было.Второй примерно его ровесник, но сложен поспортивнее, в рваных на коленеджинсах и белой футболке. Третий, лет тридцати, в синем с белым адидасовскомкостюме – и рядом с ним женщина чуть помоложе, черноволосая, симпатичная, втаком же костюме.

Все четверо смотрели на новоприбывших, и Мазуру их глазачрезвычайно не понравились: чересчур уж затравленные ип у г а н ы е взгляды, словно у бродячих собак,ежеминутно ожидающих пинка или камня. Он так и стоял посреди камеры, подыскиваяслова и гадая, каким должен быть первый вопрос. Ольга тихонько примостиласьрядом.

За его спиной стукнуло окошечко, раздался равнодушный баскараульного:

– Дневальный, зачитай новым распорядок.

Лысоватый толстяк живо скатился с нар, подбежал к Мазуру,остановился перед ним и, вытянув руки по швам, громко и внятно сталдекламировать:

– Объясняю распорядок: в горнице четверо животных обоегопола, с вами – шесть. Друг с другом иначе, чем шепотом, разговариватьзапрещается. Ходить по горнице, иначе как за получением пищи и посещениемпараши, запрещается. При посещении параши необходимо испросить разрешения удневального в следующей форме: «Животное дневальный, разрешите посетить вашупарашу» и воспользоваться оною не раньше, чем получив от дневального разрешениеуставной формы: «Животное гость, разрешаю посетить мою парашу». Послеотправления потребностей необходимо, встав лицом к параше и приняв стойку«смирно», поблагодарить ее в следующей форме: «Спасибо, госпожа параша, за вашиценные услуги». В ночное время животные женского пола не вправе отказыватьживотным мужского пола в сексуальных услугах любого вида. После приема пищинеобходимо вылизать миску языком до необходимого блеска. На вопросы господинакараульного отвечать кратко, стоя навытяжку, с непременным добавлением в концекаждой фразы: «Господин караульный». За провинности назначаются замечания.После двух замечаний – пять ударов кнутом, после трех замечаний – карцер, послепяти – выставление «на гнус». Объяснения закончены, живо на нары!

И первым запрыгнул на прежнее место. На груди и плечах унего красовались синие татуировки самого блатного вида – но Мазуру в нихпочудилось нечтон е п р а в и л ь н о е.То ли чересчур свежие, то ли чересчур много.

Выслушав всю эту фантасмагорию, Мазур в задумчивости постоялпосреди камеры. Повернулся к Ольге, кивнул на нары:

– Полезли, что ли?

Толстяк сорвался с нар, подлетел к двери и заколотил вокошечко. Оно открылось:

– Ну, чего?

– Новым животным – по замечанию, господин караульный!

– Ладно, брысь, – снисходительно ответили снаружи, иокошко захлопнулось.

Толстяк в молниеносном темпе, задыхаясь и потея, вернулся наместо. Мазур нехорошо покосился на него, дневальный тихонько отполз подальше.Остальные даже не смотрели на них, равнодушно лежа, уставясь в потолок, и этаих тупая покорность коров на пастбище Мазуру не нравилась сильнее всего.Впрочем, при проверке, жесткой обработке бывало всякое. Он по-прежнему цеплялсяза эту версию – потому что, отказавшись от нее, пришлось бы строить вовсе ужжуткие допущения, абсолютно нечеловеческие. А этих допущений он подсознательнобоялся – и вовсе не из-за себя. Самое скверное, что здесь была Ольга. Окажисьон один, уверься он, что имеет дело вовсе не с родной спецслужбой, – давнобы уже впереди его все разбегалось, а позади все пылало и рыдало...

Итак, проверка. Но за что тут дают медали, а за что мигомначисляют штрафные очки, за какое именно поведение? Иначе, как методом проб иошибок, не вычислишь. Пять ударов кнутом, в принципе, штука нестрашная...

Тесно прижавшись, Ольга прошептала ему на ухо:

– Что за бредятина? Посмотри, у них глаза какие... Так твоипроверки и выглядят?

– Сиди пока и не рыпайся, – еще более тихим шепотомответил Мазур. – Информации мало, малыш.

– Рукам неудобно...

– Это они давят на психику – для начала... Подожди, ещеподергаемся. Курить хочешь?

– Ага...

Ни его, ни Ольгу не обыскивали – и в кармане тренировочныхшаровар у Мазура лежала почти полная пачка «Опала» и почти полная одноразоваязажигалка. Он легко вытащил и то, и другое скованными руками. Потом пришлосьпотруднее, но он все же довольно быстро вытащил сигарету, сунул в рот Ольге,наклонившейся к его рукам, косясь через плечо, щелкнул зажигалкой. Сам подобралгубами с нар вытряхнутую из пачки сигарету, прикурил от Ольгиной. Посленескольких затяжек жизнь показалась веселее.

Парочка в адидасовских костюмах и белобрысый в джинсах,видимо, оказались некурящими, не проявили никакого интереса – зато толстякуставился молящим взглядом. Мазур был на него зол за неприкрытый стуккараульному и потому притворился, будто ничего не замечает. Потом ему вдругпришло в голову, что таким поведением он уподобляется нежданным сокамерникам, ион, захватив пальцами ноги сигарету, кинул ее толстому, потом придвинулзажигалку. Толстый с наслаждением принялся смаковать дымок. Мазур тем временемоглядывал остальных. Самым спокойным казался белобрысый мужик в рваных джинсах.Пройдя к нему по нарам, Мазур опустился на колени и прошептал в ухо:

– Что тут за дела?

– Хреновые дела, браток, – ответил тот, инстинктивнооглянувшись на дневального.

– А конкретно? Что за зиндан?

– Чего?

– Что за тюрьма?

– Да кто ее поймет...

– Давно тут?

– Неделю. Эти уже здесь сидели.

– Ну, и что хотят?

– Не пойму. Ничего они не хотят. Сидим тут, как жопа вгостях. Поехал шишковать, называется...

– Кто тебя взял?

– Военные. С вертолетом.

– Так-таки ничего и не требуют?

Белобрысый молча мотнул головой.

– На шутку не похоже?