Когда до Кэт это дошло, она забилась в припадке. Онакаталась по полу и выла, как умалишенная. Длился приступ очень долго – упалаона на пол засветло, а когда поднялась с него, за окном стояла темень. Кэттогда ужасно испугалась окружающего ее мрака! В ее воспаленном мозгу тут жевспыхнула мысль, что мир перестал существовать, и в беспросветно-черном хаосеосталась только она. Потом, когда Кэт немного пришла в себя, стало ясно, чтопросто стемнело, но ей от этого было не легче. Ярослав ушел, а это почти конецмира!

Шатаясь, Кэт побрела в ванную, наполнила ее, легла, взялалезвие, полоснула им по запястью и стала ждать, когда за ней придет АнгелСмерти. И он пришел! Явился в образе Славы. Печальный, но торжественный, онподал Кэт руку, приглашая за собой. Она потянулась к нему, радуясь тому, чтоисходящие от него свет и безмятежность поглотят ее, и она растворится в них безостатка, но...

Свет резко померк. Безмятежность испарилась. Вместо них Кэтпоглотила чернота и раздирающая тело боль...

Ее спасли!

Сердобольная Эльза, узнав, что Слава оставил Кэт, решила еенавестить. Когда та не открыла, агентша, почуяв своим измученным личныминевзгодами бабьим нутром, что Кэт в квартире и с ней не все ладно, призвала напомощь соседа по лестничной клетке и взломала дверь. Обнаружив Катерину в ваннес перерезанными запястьями, Эльза едва не упала в обморок (вид крови вызывал унее ужас), но смогла справиться с собой, добраться до телефона и вызвать«Скорую».

Когда на следующий день она пришла навестить Кэт, то вместоблагодарности услышала кучу проклятий. Кэт хрипло кричала на Эльзу, что непросила себя спасать. А когда та, разобиженная, выбежала за дверь, метнула внее пакет с принесенными ею же апельсинами и очень разозлилась, когда ни одиниз них не попал в цель. В те минуты Кэт ненавидела Эльзу всей душой. Ведь еслибы не она, Катя давно бы растворилась в безмятежности, сопровожденная тудаАнгелом Смерти, а не барахталась бы сейчас в болоте боли, страха и стыда,называемом жизнью...

* * *

Когда Кэт наконец выписали из больницы, она вернулась вквартиру, легла на кровать и не вставала с нее двое суток. Вернее, несколькораз она поднималась, чтобы сходить в туалет и попить, но никакими другимиделами не занималась. Либо спала, либо думала о своей жизни, решая, как с нейпоступить. Первые сутки единственным ее желанием было отказаться от жизни впользу смерти. Но желание это постепенно прошло. Его отбила разгоравшаяся отчаса к часу и наконец вспыхнувшая где-то в глубине души ненависть. Онаполыхнула так яростно, что Кэт обдало жаром. «Будь ты проклят, Слава! –прорычала она мысленно. – Ты не стоишь ни меня, ни моей смерти! А коли так– я буду жить!»

Когда самый важный выбор был сделан, Кэт стало намноголегче. Оставалось решить, как именно жить, чем заниматься, что предпринять,дабы вынырнуть из того болота, в которое она сама себя загнала, и не простовыбраться, а воспарить... Ведь парила же когда-то, а коли так – сможет вновь!Только нужно дождаться, когда перебитые крылья заживут, да сил набраться дляпервого взмаха...

Но сил пока не было. И раны еще кровоточили. Однако теперьКэт не сомневалась – рано или поздно это пройдет. Ведь время лечит все!

По прошествии сорока восьми часов, Кэт приняла вертикальноеположение. Обулась (одеваться не понадобилось – валялась она в джинсах икофте), расчесалась и вышла из дома, чтобы найти работу. Ведь неизвестно,сколько дней, недель, месяцев уйдет на восстановление, а жить на что-то надо.Конечно, было бы проще уехать из Москвы в родной город, там родители, знакомые,друзья, там ее звездное прошлое, ее публика, ее удача. В N-ске Кэт пристроиласьбы если не в театр, то на региональное телевиденье. Там она взлетела бы даже сперебитыми крыльями. Но Кэт твердо решила не покидать Москву. И не потому, чтовозвращаться побитой собакой ей не позволяла гордость (от ее гордости давноничего не осталось), просто Кэт знала: там она сможет только взлететь (каккурица – невысоко, лишь бы занять свое место на насесте), но чтобы воспарить,она должна остаться здесь, в столице. К тому же пока она не была готовавернуться в искусство. Впервые за многие годы Кэт не ощущала в себе желанияиграть, перевоплощаться, лицедействовать. Да и не получилось бы у нее сейчас,она это чувствовала! Безграничное счастье, безудержная радость, искреннийвосторг, все это стало ей так чуждо, что попробуй она передать эти эмоциисейчас, любой почувствовал бы фальшь. А фальшивить Кэт не позволяла актерскаясовесть!

Поэтому Кэт осталась в Москве, а работать устроиласьофицианткой в американскую закусочную (без прописки найти место оказалоськрайне сложно). Пр??держалась, правда, она там недолго. Находится все время налюдях, улыбаться им, быть доброжелательной – для Кэт это оказалось оченьтрудным, почти невозможным делом. И по истечении испытательного срока ее невзяли в штат, а проще говоря, уволили. Как уволили впоследствии из итальянскогоресторанчика, пирожковой, магазина женской одежды, обувной палатки, химчистки.Везде от нее требовали одного и того же: коммуникабельности, вежливости ипозитива, а выдавить из себя все это, особенно позитив, никак не получалось. «Свашим отношением к людям, девушка, – сказал ей на прощание последнийработодатель, – и вашей хмурой физиономией на приличное место можно нерассчитывать. Вам только в какую-нибудь шашлычной посудомойкой работать!»

Кэт сначала оскорбилась. «Да как он смеет? –возмутилась она мысленно. – Мне, умной, образованной женщине, бывшейзвезде театральной сцены, входившей когда-то в десятку самых влиятельных персонN-ска, идти в посудомойки?». Но раздражение быстро улеглось, и Кэт вдругподумалось, что сейчас именно такая работа подходит ей больше всего. Онавыматывает так, что не до самокопания, а в сон после нее будешь не погружаться,а проваливаться. К тому же контакт с людьми сведен к минимуму, и ее хмураяфизиономия никого не будет раздражать. А ее саму не будут раздражать окружающиесвоими довольными лицами! Посудомойки словно тени, их мало кто замечает, а Кэткак никогда хотелось стать невидимкой. «К тому же, чем хуже, тем лучше, –подвела она резюме. – Ниже не упаду. Зато когда воспарю, то с самогодна...».

Закончив этот внутренний монолог, Кэт пошла устраиваться нановую работу, и уже на следующий день приступила к мытью посуды в привокзальнойшашлычной.

* * *

Прошло два месяца.

Кэт ехала поутру в метро, подремывала, пытаясь урватьдополнительные минуты для отдыха перед тяжелой трудовой вахтой, а рядом с нейна сиденье разместились две девицы. С демонстративным аканьем, выдававшим в нихпровинциалок, они обсуждали предстоящую встречу с каким-то режиссером по имениАлександр Геннадьевич, обещавшим им феерическую кинокарьеру. Услышав кодовоеслово «кино» (именно тогда она впервые ощутила в себе желание вернуться кактерской профессии), Кэт мгновенно проснулась и стала прислушиваться к трепубеседующих кинодив, но быстро поняла, что творения Александра Геннадьевичаимеют к настоящему кино такое же отношение, как эти две лимитчицы к коренныммосквичам. «В лучшем случае, – эротика, – мысленно резюмировалаона. – А скорее всего – порнуха!». Сделав такой вывод, Кэт собралась вернутьсяко сну, но тут одна из девиц выдала фразу, заставившую Катю мгновенновстряхнуться. «Пятьдесят баксов съемочный день» – вот что сказала девица, апосле добавила, что полтинник – самая низкая такса, потом будет сто, двести, аежели удастся выйти в ранг звезд, то и пятьсот.