Это всего лишь сон, всего лишь сон, говорю я себе. Иначеоткуда бы здесь взяться мертвому телу?.. Мертвое тело утопает в ряске, мертвоеженское тело. Нож торчит в горле неизвестной мне женщины. Неизвестной – так мнекажется поначалу. Лишь спустя несколько мгновений я понимаю, что это – Лила.Жесткие прямые волосы, слегка приплющенный нос, поднятые к вискам ленивыеазиатские веки… Но укрепиться в мысли, что это действительно Лила, мне мешаетдвижение воды. Совсем незаметное для глаза, оно неожиданно меняет знакомыечерты: еще раз, еще, еще… Черт, это не Лила, этой девушки я не видел прежде,такое лицо не запоминается, оно впивается в память острой иглой… Но это неАнук.

Слава богу, это не Анук, моя девочка.

Обессиленный, я слежу за током воды, а она раз за разомвыдает мне новое лицо. Сколько их? Три, пять, семь? И когда успокоится вода? Икто будет следующим?.. Нервы мои не выдерживают, а в висках отбойными молоткамистучит: это всего лишь сон, всего лишь сон. Проснись, Гай! Проснись – и кошмарзакончится… И я просыпаюсь. Почти просыпаюсь. И уже у самой границы реальности,когда до спасительного утра рукой подать, вода бьет меня наотмашь последнимоткровением: Мари-Кристин.

Это всего лишь сон, всего лишь сон, говорю я себе. Ору ясебе, впившись зубами в уголок подушки. Пошло все к черту, нужно попросить уМари-Кристин снотворное, чтобы навсегда избавить себя от подобных кошмаров.

Будь ты проклята, Анук, моя девочка!..

Утро не приносит облегчения, наоборот – закрепляет кошмар,делает его еще более правдоподобным. Поддавшись смутному чувству тревоги, язвоню Мари-Кристин: сначала домой (чтобы нарваться на автоответчик), затем – вофис (чтобы нарваться на секретаря). И только потом решаюсь набрать номерсотового. После третьего гудка она отзывается, я слышу ее низкий глубокий голос– и кладу трубку. Сейчас мне не хочется говорить с Мари-Кристин. Сейчас мненечего сказать ей. Она перезванивает сама, спустя несколько минут: «Ты даже непредставляешь себе, Ги, какой шикарной была поездка, жаль, что ты не смог всегоэтого увидеть… Кстати, как ты себя чувствуешь?..»

Чувствую я себя отвратительно. Настолько отвратительно, чтосоглашаюсь пообедать с Мари-Кристин и выслушать восторженный монолог оЛе-Трепор, этом облепленном чешуей кладбище дизайнерских идей.

«В пять в "Ле Режанс". И не опаздывай, Ги».

Я выхожу из дому в четыре, с твердым намерением не опоздать,но вместо «Ле Режанс» оказываюсь на бютт о'Кайль. Я и сам не могу понять, начто мне сдался Перепелиный холм и каким ветром меня вообще занесло туда: я выхожуне на тех станциях метро, на каких следовало бы; иду по той стороне улиц, покоторой никогда не ходил; как будто меня ведет неведомая мне сила. А шрам назатылке решил сыграть со мной в детскую игру «горячо-холодно».

Авеню Порт-Рояль – холодно, холодно.

Улица Бобилло – теплее, намного теплее.

Площадь Верлена – горячо.

Еще как горячо, почти припекает – иначе, чем низкое солнце вплатанах сквера, но припекает. Сгорая от предчувствия, я битый час наблюдаю заместными старикашками. Они играют в петанк, более бессмысленного занятия, чемкатание металлических шаров, я не знаю. Старикашки все сплошь похожи на слепогона один глаз Автандила. Во всяком случае, я легко могу представить себеАвтандила, играющего в петанк. Все остальное видится, как в тумане.

Как в тумане, я покидаю сквер и оказываюсь у «Chez Joe»,рюмашка кальвадоса не помешает. Но через секунду я забываю и о кальвадосе, и опетанке, и о стариках, и о Париже, и о Мари-Кристин, и о самом себе. За самымдальним столиком «Chez Joe», под боксерскими перчатками, свисающими с потолка,сидит Анук.

Анук, моя девочка.

Анук в компании одинокой чашки кофе – в это невозможноповерить. И все-таки – это она, ничуть не изменившаяся за те восемь лет,которые мы не виделись. Я готов поклясться, что на ней тот же темно-синийсвитер под горло и та же длинная шерстяная юбка. И те же ботинки. И та жестрижка, Анук всегда справлялась с ней сама: просто собирала отросшие волосы вхвост и срезала под корень садовым секатором. Ее лицо все так же безмятежно,нет, оно еще более безмятежно, чем обычно. Оно еще более безмятежно, чем я егопомнил: такие лица бывают только у святых. Или у сумасшедших. А таких фиалковыхглаз нет ни у кого.

– Я заказала тебе кофе, – говорит Анук.

И это первые слова, которые она говорит мне после восьми летразлуки.

– Анук, – я сажусь против нее, я бессильно падаюна стул против нее – и смотрю, смотрю. – Анук… Но откуда ты знала? Откудаты знала?..

– А ты откуда? – улыбается Анук.

Нет, ботинки все-таки другие: высокие, почти новые, но сосбитыми тупыми носами. Анук наверняка пинает ими что ни попадя: пустыесигаретные пачки, шары для петанка, мелкие камешки, конские каштаны, жестянки слирохвостами…

– Анук… – я не могу оторваться от ее лица: непостаревшего, не повзрослевшего. – Что ты делаешь здесь, в Париже, Анук?

– Ничего, – улыбается Анук.

– А что… Что ты делала все эти восемь лет?

– Ничего, – улыбается Анук. – Пей кофе.

– Да, конечно… Все думали, что ты умерла…

– Но ты-то ведь знал, что я не умерла?

– Да…

Я залпом, обжигая язык и н??бо, выпиваю кофе – но даже нечувствую ожога. Но чувствую взгляды немногочисленных посетителей «Chez Joe»,они обращены на Анук. Кто бы сомневался, Анук всегда оказывается в центревнимания.

– Ты давно в Париже? – задаю я самый дурацкийвопрос из всех дурацких вопросов.

– Ты ведь знаешь, правда, Гай? – Она не забыла моеимя, надо же!

– Да, – теперь уже я улыбаюсь, машинально потираяшрам на затылке. – Где ты остановилась?

– У тебя. То есть… Сегодня я хочу переночевать у тебя.

– Конечно. Черт, я рад! Ты даже себе представить неможешь, как я рад. Мне нужно многое рассказать тебе, Анук.

– Только не про свою бабу, – Анук засовываетбольшой палец в рот, по старой детской привычке. – Наверняка какая-нибудьстарая грымза…

– С чего ты взяла, Анук? – Такое пренебрежительноеотношение к Мари-Кристин неожиданно заде??ает меня.

– Это же ясно, как божий день. Это у тебя на физиономиинаписано.

Углубляться в тему моих взаимоотношений с Мари-Кристину менянет никакого желания. Анук вернулась, Анук не забыла мое имя, что может бытьважнее?..

– Ты можешь жить у меня, – торопливо говорюя. – Ты можешь жить у меня, сколько хочешь…

– Это лишнее. Я просто переночую.

– Как хочешь. – Ну почему я все время забываю, чтоприручить Анук невозможно?

– Заплати за кофе и пойдем.