И эта ходячая карикатура, школьное это посмешище позволило себя такую глупость, как влюблённость! Любка-Бублик влюбилась в Толика из десятого «Б», влюбилась со всем пылом девичьей первой любви… горячо, мучительно и полностью, увы, безнадёжно.

Безнадёжно ещё и потому, что Толик этот – вот что было самым обидным – по самые уши был влюблён в лучшую (и единственную, кстати) Любкину подругу, Лерку. Да он и не считал нужным скрывать эту свою влюблённость от кого бы то ни было, а уж от Любки-Бублика и подавно.

Более того, этот Толик, как истинный садист, частенько останавливал Любку и, зная её, как лучшую Леркину подругу, начинал задавать ей разные наводящие вопросы. Разумеется, все эти вопросы были лишь о ненаглядной своей Лерочке, и ни о чём более. Или вдруг он, ни с того, ни с сего, принимался жаловаться Любке о том, как вредная эта Лерка его, Толика, полностью игнорирует (что было, конечно же, явной неправдой), а потом ещё и просил у Любки совета, что бы такого ему предпринять, дабы жестокое Леркино сердце сделалось хоть чуточку менее жестоким…

Представляете, каково было несчастному Бублику выслушивать все эти дурацкие жалобы и давать на них ещё более дурацкие советы и рекомендации!

Впрочем, не в оправданье Толика, а для полной, так сказать, объективности, следует отметить, что о горячей и безнадёжной Любкиной влюблённости этот писанный красавчик даже и не подозревал.

И вот сейчас, в воскресный майский день, они как раз и шли втроём по узенькой зелёной тропинке старого весеннего парка. Толик шёл точнёхонько посреди обеих своих спутниц, и был, разумеется, одинаково вежлив, любезен и предупредителен с ними обеими, и даже более любезен с Любкой, нежели с Леркой, которую он всё время подкалывал, вернее, пытался это сделать, но без всякого видимого результата. Но Любка-то знала, измученным сердечком своим чувствовала, что всё это так, понарошку, что это всего лишь игра, и ей, Любке, в жестокой этой игре, уже отведена извечная печальная роль «третьей лишней»…

Бедный, некрасивый и неуклюжий, влюблённый Бублик!

– А здесь здорово! – сказала вдруг Лерка, останавливаясь возле, потемневшей от времени и непогод, деревянной парковой скамейки. – Вы только посмотрите, какая красотища вокруг!

Место и в самом деле было красивым: с высокими густыми липами и клёнами, с первобытно-дремучими зарослями сирени и боярышника чуть поодаль, на верхушке холма. Боярышник цвёл, сирень тоже вот-вот должна была одеться в накидки из белых или фиолетовых соцветий, кое-где они начинали уже распускаться… и это было действительно весьма живописно. Но Любке сейчас было совсем не до красот природы, вернее, они почему-то действовали на неё угнетающе.

Впрочем, ясно почему…

– Место как место! – как можно более безразлично попыталась отозваться она, но безразличности не получилось, голос Любки, против её воли, прозвучал раздражённо и даже как-то по-старушечьи сварливо. – Не понимаю, что тут такого особенного! – добавила она всё тем же сварливым тоном и замолчала.

– А мне нравится!

Лерка тут же опустилась на скамейку и, повернувшись в сторону Толика, спросила его:

– А тебе?

– Мне нравится всё то, что нравится Валерии Прекрасной! – не задумываясь ни на мгновение, отбарабанил Толик. – В том числе и вышеупомянутое замечательное место!

Лерка засмеялась, а Любка просто сделала вид, что слова эти её никоем образом не задели и, вообще, касаются лишь этих двоих. Она двинулась, было, дальше, но, пройдя всего несколько шагов, вынуждена была остановиться и оглянуться назад.

Ну, правильно! Этого и следовало ожидать!

Примостившись рядом с Леркой, Толик уже вовсю нашёптывал ей на ушко что-то чрезвычайно нежное. А ещё это «что-то» было, кажется, и очень смешным в придачу, потому как Лерка вдруг не засмеялась даже, весело расхохоталась. А что, скажите, может быть смешнее в данной конкретной ситуации, чем обиженно-оторопелый вид толстого, неуклюжего Бублика?

«Иди отсюда! – мысленно крикнула сама себе Любка. – Иди и не оглядывайся даже! Им хорошо вдвоём, ты тут совершенно лишняя, да ты и сама прекрасно это знаешь! Уйди, уйди сама, пока тебе вежливо об этом не намекнули… уйди – это будет самым наилучшим для тебя выходом!»

Да, это и в самом деле было бы для Любки наилучшим вариантом, учитывая всю несбыточность, всю безнадёжность тайных её грёз и упований на чудо… на чудо, которое, увы, так никогда и не произойдёт. Но уйти Любка не могла, это было свыше её слабых сил. А по сему, проклиная и даже ненавидя себя за эту свою нерешительность и бесхребетность, Любка так никуда и не пошла. Вместо этого она вернулась назад и, подойдя к скамейке, уселась на ней, по другую сторону от Толика, который, таким образом, вновь оказался в самом центре их небольшой компании.

День тот же. Лерка

– Ну что, мы так и будем молчать? – сказала Лерка, не обращаясь конкретно ни к Любке, надуто-неподвижно восседавшей слева от неё, ни к Толику.

Он уже, кстати, успел полностью сменить дислокацию и находился теперь справа от Лерки, причём, произошло это его перемещение так внезапно, что оторопевшая Любка и глазом моргнуть не успела.

– Давайте поразговариваем! – предложила далее Лерка, поворачиваясь уже конкретно к Толику. – Ты как насчёт поболтать?

– Я – за! – сразу же согласился Толик. – А о чём мы будем болтать?

– О чём?

Лерка задумалась, потом неопределённо пожала плечами.

– Да о чём угодно!

– Ладно! – Толик вдруг хитро заулыбался во весь рот. – Тогда ты первая начинай! Расскажи нам более подробно об этом своём… Бульбарашке, кажется…

– Барабашке! – сердито отозвалась Лерка. – Память дырявая!

– Какая есть!

Толик зевнул, скучающе посмотрел куда-то мимо своей обожаемой Лерки и, встретившись неожиданно с тоскующим Любкиным взглядом, подмигнул ей одним глазом.

– Как считаешь, Бублик, Бульбарашка лучше звучит?

Любка ничего не ответила. Да и что отвечать? Это была игра, просто такая игра, и она не желала в ней участвовать. Впрочем, сообразуясь с неписаными правилами жестокой этой игры, Любка безразлично пожала плечами. Она неумело и старательно пыталась сделать вид, что красавчик Толик ей, в сущности, так же безразличен, как и она ему.

Но Толик и сам уже позабыл совершенно и о своём вопросе, да и, вообще, о самом существовании несчастного Бублика. Он смотрел на Лерку и только на Лерку, и никто, кроме Лерки не интересовал его сейчас на всём белом свете…

– Нет, правда, ты ему имя поменяй!

– У тебя спрашивать не буду!

По тону, каким были произнесены эти последние слова, заметно было, что Лерка рассердилась на своего неуклюжего обожателя и, кажется, рассердилась всерьёз.