концлагеря. Кулаков третьей категории расселяли на отдаленных неплодородных землях в своей же губернии, конфисковав перед этим имущество, кроме орудий труда. Впрочем, имущество забиралось у всех кулаков! И хотя по закону главе кулацкой семьи обязаны были выдать под роспись копию списка конфискованной собственности, на местах этого зачастую не делалось. Вещи и продукты растаскивались по домам крестьянского актива, а домашний скот отправляли в неприспособленные постройки и загоны, где большинство погибало без надлежащего ухода. Дед попал во вторую категорию: его отнесли к когорте наиболее зажиточных кулаков. Таковых вместе с семьями высылали в отдаленные непроходимые места СССР, малопригодные для проживания.

Не таким уж богатым стал Федор Спиридонович после стольких лет бесконечной работы. Кем только не подрабатывал будущий «враг народа»: старателем на золотых приисках, дегустатором на маслодельной фабрике, вальщиком леса на ежегодных лесозаготовках… Продавал советским властям по бросовой цене зерно, выращенное на своих десятинах; честно платил неподъемные налоги: как единоличнику, ему приходилось платить вдвойне. А в урожайном 1930 году около сотни пудов зерна сдал Федор Шергин государству. Помогли стать на ноги и недолгие годы НЭПа: благодаря снижению налогов с прибыли, повысилось благосостояние многих хозяйственных крестьян. Особенно возросла доля крепких середняков: именно к таким и относился Федор Спиридонович. В хозяйстве у него даже батрак появился, что во времена НЭПа было вполне законно! Такое допускалось властями, если вся семья трудилась наравне с нанятым работником. Да, новая экономическая политика помогла стать на ноги миллионам крестьян, но и породила тех, кого очень скоро превратят в кулаков, приравняют к уголовникам и будут истреблять, как классового врага.

Вот с этого самого постановления от 30 января 1930 года и началась безобразная эпопея под названием «раскулачивание». И как сразу невероятно поменялись люди! Зависть бездельников, пьяниц, разгильдяев: так называемой бедноты, чурающейся крестьянской работы, зашкаливала. Как там в «Интернационале» пелось: «Кто был никем, тот станет всем!..» Вот они и стали всем! Это они превратились в активистов и строчили бесконечные доносы на своих более успешных односельчан: обиженный непутевый брат клеветал на брата преуспевающего; отвергнутый ухажер оговаривал соперника; завистливый сосед писал анонимки на соседа более состоятельного… Да и многие со временем стали понимать: чтобы выжить самому, нужно подставить другого!

А Федору Шергину тогда можно было позавидовать! Дети обуты, одеты ‒ старшие получают профессии в уездном городе; в сарае обитают ухоженные лошадь с жеребенком, да корова с теленком, да свинья с приплодом, да всякая мелкая живность… Еще и новенькая сеялка появилась, и плуг с бороной.

Но главный объект зависти ‒ новый дом, возведенный собственными руками от фундамента до крыши! Из отборных бревен, основательный, просторный… Он так выделялся среди старых соседских изб высоким фундаментом, жестяной четырехскатной крышей и затейливыми узорами белоснежных наличников, ставен и фронтона. Долгими зимними вечерами создавал Федор Спиридонович эти узоры, вытачивая из деревянных заготовок извилистые плети и лепестки загадочных цветов. Получается, что вытачивал дальнейшую судьбу…

Уж очень приглянулось добротное строение какому-то районному начальству. Быстро исчез дом после отправки хозяев в ссылку, как будто его никогда здесь и не стояло… А через полгода случайно увидел его дальний родственник Анастасии Семеновны на одной из оживленных улиц Шадринска: раскатали семейный очаг Шергиных по бревнышку и поставили на новом месте. Сколько таких крепких домов было раскатано и перевезено; сколько имущества было похищено!..

И хотя в законе «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года за реабилитированными и их потомками предусмотрено право на имущественную компенсацию, о случаях получения таких компенсаций лично я не слышала.

Кто донес на деда, можно лишь догадываться. Только однажды ранней весной 1932 года ворвались в дом сотрудники ОГПУ с представителями местной власти; устроили обыск и увели Федора Спиридоновича, не предъявляя никаких постановлений.

‒ Не волнуйтесь, разберутся, и я скоро вернусь, ‒ сказал дед испуганным домочадцам. Увы, в Барневку Федор Спиридонович больше никогда уже не вернется… Девять долгих месяцев проведет он в следственной тюрьме областного ОГПУ. Останется Анастасия Семеновна одна с детьми на опустевшем подворье, да еще и в тягости. Родится ребенок в середине лета того же 1932 года и никогда не увидит своего отца.

Как выживала бабушка почти девять месяцев того голодного года без средств существования, можно только предполагать… Сберегательную книжку и облигации государственного займа конфисковали еще весной во время ареста хозяина. Соседи-колхозники отвернулись, судьбы старших детей неизвестны: опасались те писать письма и скрывали от всех свои адреса. А это бесконечное ожидание известий о судьбе мужа и предчувствие неизбежной развязки, которая рано или поздно должна была произойти… Отправили уже в неизвестность семьи некоторых односельчан, чьих мужей тоже забирали ранней весной, а все их имущество разграбили. Если поначалу Анастасия Семеновна наивно верила, что, действительно, разберутся и муж вот-вот вернется домой, ‒ с каждым месяцем надежд оставалось все меньше и меньше. А через полгода она уже со страхом ждала, когда постучат в окна, а по половицам застучат кованые чужие сапоги, как это произошло у некоторых знакомых и родственников.

И все равно пришли неожиданно! В середине декабря рано утром остановилась у подворья подвода. Целая толпа активистов-колхозников во главе с председателем шумно ворвалась в дом. Объявили, что раскулачивают, а имущество забирают. Приказали срочно собираться и брать с собой только необходимое. А потом разбежались по комнатам, срывали со стен иконы, разбивали их о стены и растаптывали ногами обломки. Кто-то собирал в узел постельное белье, кто-то складывал в мешок посуду, кто-то полез в подпол; во дворе ловили кур…

Только одна из активисток: безалаберная бабенка, живущая рядом в покосившемся домишке, постояла у порога и ушла. Может быть, совестно стало?! Прошлой зимой, увидев, как сверкает она на улице голыми пятками в дырявых валенках, залез дед Федор в свои закрома, смастерил из двух пар старых катанок добротную обувку, да и отдал непутевой соседке.

Не успела бабушка досмотреть, как обчищали дом от нажитого долгими годами имущества: вывозили на подводах стога сена, рабочий инвентарь и запасы дров; растаскивали по бедняцким домам одежду, мебель, кухонную утварь… Всего полчаса дали на сборы, а потом стали торопить. Ни описи имущества, ни приказа о раскулачивании никто не предъявил. Мало ли что там писали в законе о раскулачивании: на местах творилось сплошное беззаконие!

Покидая дом, рванула бабушка со стола красную бархатную скатерть и укутала в нее пятимесячного младенца. А возле усадьбы собралось уже несколько подвод с такими же раскулаченными земляками. Посадили Анастасию Семеновну вместе с детьми на свободные места, приткнули рядом