Габриэла закрыла глаза и, опустившись на корточки,прислонилась головой к полированным деревянным перилам. Несколько секунд онасидела совершенно неподвижно, заново переживая все, что с ней только чтопроизошло. Словно наяву она видела сверкающую диадему у себя в волосах,вспоминала ласковый и добрый взгляд Марианны, ощущала запах ее духов и мечталао том, что когда-нибудь они снова встретятся.

Габриэла долго еще не покидала своего наблюдательного пункта.Никто из приезжающих не замечал ее. Все были слишком заняты, оживленно беседуямежду собой, пересмеиваясь, обмениваясь приветствиями и шутками.

Габриэла знала, что мать вряд ли поднимется на второй этаж,чтобы проверить, легла она или нет. Элоиза была абсолютно уверена, что дочь,как ей и было сказано, давно спит. Ей и в голову не могло прийти, что Габриэластанет подглядывать за гостями. «Ложись и спи! Если не будешь спать — я тебянашлепаю», — таковы были последние слова Элоизы, которые она произнесла,отводя дочь в детскую. И, относись угроза к чему-нибудь иному, Габриэла и неподумала бы ослушаться, но ей слишком хотелось посмотреть на вечеринку.

Кроме того, спать она все равно не могла. Габриэла знала,что в кухне полно разных вкусностей — сладких булочек, печенья, шоколадныхкексов и прочего. Она своими глазами видела, как привезли ветчину и сыр, какготовили на кухне салаты, жарили индейку и сладкий картофель, который шипел иподпрыгивал на противне, покрываясь золотистой поджаристой корочкой.

Габриэле было строжайше запрещено трогать что-либо из того,что готовилось для вечеринок, и все же девочка продолжала мечтать о кусочкекекса, о пирожном или о тарталетках с ежевикой. Да что там тарталетки!..

Сейчас она не отказалась бы и от простого бутерброда смаслом или даже с противной, пахнувшей рыбьим жиром черной икрой, но никто и недумал предлагать ей его. Мама была так занята, готовясь к вечеринке, чтопросто-напросто забыла дать Габриэле поужинать, и теперь у девочки немилосерднососало под ложечкой. Попросить же поесть она не решилась. Элоиза всегданачинала готовиться к приемам с самого утра — она часами сидела в ванной,подолгу красилась в своей комнате, примеряла то одно, то другое платье и бывалавзвинчена до предела. В такие дни она редко вспоминала о дочери, и Габриэласчитала это благом. Она отлично понимала, что может случиться, если онанапомнит матери о своем существовании. Уж лучше поголодать, чем быть избитой.

Тут музыка внизу заиграла громче, и Габриэла догадалась, чтоэто значит. В большой гостиной начались танцы. Люди в столовой, библиотеке ималой гостиной смеялись, разговаривали, звенели ножами и вилками по тарелкам, иот этого звука Габриэла чуть не сошла с ума.

И все же она не уходила с лестницы, надеясь снова увидетьМарианну, однако та так и не появилась. В конце концов девочке стало ясно, чтождать бесполезно. Должно быть, миссис Маркс просто забыла о ней, а может,просто узнала от мамы, какая Габриэла скверная и непослушная девочка, и незахотела больше с ней видеться.

Да, скорее всего так и случилось, поняла Габриэла и…продолжала сидеть на верхней ступеньке, надеясь вопреки всему хоть однимглазком увидеть миссис Марианну еще раз.

Но вместо Марианны Маркс в вестибюль неожиданно вышлаЭлоиза. Она спешила в кухню, но внезапно остановилась, словно каким-тосверхъестественным образом почувствовав присутствие дочери. Вот она поднялаголову и посмотрела сначала на высокий бронзовый подсвечник у подножиялестницы, потом ее взгляд скользнул вверх — туда, где сидела Габриэла.

Брови Элоизы гневно сомкнулись на переносице, и Габриэланевольно задержала дыхание, сжимая худенькой рукой воротник своей старойрозовой рубашонки. В следующее мгновение она вскочила на ноги и попятилась, носпоткнулась и с размаху шлепнулась на ступеньку.

Выражение лица Элоизы напоминало маску бога войныкакого-нибудь туземного племени. Не сказав ни слова, она стала стремительноподниматься вверх, словно на ее ногах были надеты Черные Крылатые Сандалии, каку вестницы зла. Тонкое атласное платье облегало изящную фигуру Элоизы,поблескивая, точно змеиная кожа, а золотые серьги с бриллиантами негромковызванивали что-то вроде похоронного марша («…Вот летит злая фея Динг-Донг,погибель моряков. О горе, горе нам!..» — вспомнилось в эти мгновения Габриэле).

— Что ты здесь делаешь? — прошипела Элоиза прямо влицо девочке, и та отшатнулась. Черные волосы матери были собраны в такой тугойпучок на затылке, что казалось, будто кожа на лице натянута и уголки ее глазприподняты. Коварный и злобный демон смотрел на Габриэлу, застывшую от ужаса.

— Я же запретила тебе выходить из комнаты! Как тыпосмела, отвечай!

— Я… я просто… — пролепетала девочка. Она знала, чтоснова не послушалась маму и что ей нет прощения.

Но Габриэла не просто вышла из комнаты — она разговаривала сМарианной Маркс и даже примеряла ее диадему. Если мама узнает, она…

К счастью, об этих ее преступлениях Элоизе пока не былоизвестно.

— Не лги мне, дрянь!.. — процедила сквозь зубыЭлоиза и так крепко сжала запястье дочери, что кисть у Габриэлы почти мгновенноонемела и ее закололи тысячи иголочек. — И не смей оправдываться! —добавила она потише и почти волоком потащила девочку по коридору второго этажа.Если бы кто-нибудь случайно увидел ее перекошенное, пошедшее красными пятнамилицо и сверкающие злобой глаза, этот человек, наверное, остолбенел бы отизумления. Но все гости были внизу, и главное было — не привлечь их внимания.Снова наклонившись к девочке, Элоиза прошипела с угрозой:

— Ни слова, маленькое чудовище! Молчи, иначе я тебеоторву руку!

Габриэла сразу поняла, что это не пустая угроза. Элоиза былавполне способна оторвать ей руку или ногу — в этом она не сомневалась. В своисемь лет девочка твердо усвоила, что у ее матери слово не расходится с делом.

Какими бы карами, какими бы наказаниями ни грозила Элоизасвоей непослушной дочери, она непременно приводила их в исполнение.

На пороге детской Элоиза с такой силой дернула дочь за руку,что Габриэла почувствовала, как ее ноги отрываются от пола. И действительно,следующие несколько футов она пролетела по воздуху и неловко упала на пол возлесвоей кроватки, подвернув при этом лодыжку.

Было очень больно, но Габриэла не закричала. Инстинктивноподтянув колени к подбородку, она осталась лежать на полу в темной детской и толькозакрыла глаза, ожидая почти неминуемого удара.

— Сиди здесь и не смей никуда выходить, ясно? Я нежелаю, чтобы ты бродила голышом по всему дому и надоедала гостям. Если я увижутебя на лестнице, Габриэла, или еще где-нибудь в доме, ты об этом очень пожалеешь.Посмей только снова изображать из себя маленькую сиротку!.. Заруби себе наносу: ты никому здесь не нужна, и никто не хочет тебя видеть. Твое место вдетской, и только в детской. Ты поняла?

Ответа не было. Габриэла беззвучно плакала от боли.