Он всегда поддерживал связи с Соединенными Штатами; и действительно, именно оттуда, из вашингтонских правительственных кабинетов, его уберегали от самых серьезных опасностей.

Уже в 1841 году капитан Грэхэм во главе сорока шести английских и американских авантюристов предпринял смелую вылазку, попытавшись захватить власть и провозгласить независимость Калифорнии. Но об этом прознал Альварадо; он застает заговорщиков врасплох, больше половины вырезает, остальных бросает в тюрьму. Лондон и Вашингтон, немедля расследовавшие этот инцидент, заявляют, что за убийство их граждан надо заплатить. Лондон требует 20 000 пиастров, а Соединенные Штаты 1292000 пиастров за пятнадцать стрелков. Возле Вера-Крус останавливается на двух якорях английский корвет. Мехико вынужден подчиниться.

Весной 1842 года потоплен в крови мятеж доминиканского монаха Габриэля.

В октябре 1843 года высаживаются сразу более сотни американцев, прибывших из Санта — Фе, и Альварадо, ставший непопулярным из-за своего деспотизма и испугавшийся новых волнений, испрашивает помощи у Мехико. Президент и диктатор Санта-Анна отправляет морским путем триста каторжников. Он обещает им земли, инструментарий, скот и реабилитацию, если им удастся выкинуть американцев вон. И тут же называет имя нового губернатора Калифорнии: генерал Мануэль Микельторена. Этот генерал честный служака, полный благих намерений, но он не в силах ничем поддержать падающую мексиканскую власть. Его излюбленные места — старые владения миссий, Лос — Анджелес, Санта-Фе. Он часто приезжает в Новую Швейцарию посоветоваться; но Сутер в это время отбивается от участившихся нападений непримиримых дикарей. Это страшная резня.

Пять лет проходят среди войн, pronunci- amientos[10], волнений и революций, управляемых в основном из вашингтонских правительственных кабинетов, затем — война с Мексикой и переуступка Соединенным Штатам Техаса и Калифорнии. От последнего мексиканского губернатора Сутер получил еще двадцать два квадратных часа[11]земли.

Он самый крупный землевладелец в Штатах.

26

И вот наконец — мир.

Начинается новая эпоха.

Наконец-то Сутер сможет жить да поживать, радуясь нажитому добру.

Из Европы прибывают все новые партии семян, саженцы плодовых деревьев. В низинах он прививает оливковые и фиговые деревья, на холмах — яблони и груши. Он сажает первые хлопковые плантации, а на побережьях Сакраменто пробует вырастить рис и индиго.

Он наконец исполняет давнюю, дорогую его сердцу мечту: высаживает виноградники. За огромные деньги выписывает рейнские и бургундские лозы. В северной части своих владений, на берегу реки Плюм, он приказал построить себе подобие дворянской усадьбы. Это его убежище. Эрмитаж. Его дом под сенью высоких куш раскидистых деревьев. Вокруг сады, поля гвоздик, поля гелиотропов. Здесь произрастают его самые прекрасные плоды — вишни, абрикосы, персики, айва. На окрестных лугах пасутся лучшие из отборной породы быков.

Куда бы он ни шел, все равно идет на холмы. И прогуливается только в своих виноградниках — Хоххеймер, Шамбертен, Шато-Шинон.

Под сенью итальянской беседки из плетеной лозы, поглаживая любимую собаку, он воображает, как вызовет из Европы семью, как щедро расплатится с кредиторами, думает о своей реабилитации, о своем честном имени и помощи далекой маленькой родине… Сладкие мечты.

Вот приедут трое сыновей моих, они будут здесь трудиться, они вырастут мужчинами. А дочь, как ей живется? Ах, я выпишу большое фортепьяно от Плейеля, из Парижа. Оно повторит весь путь, каким некогда прошел я сам, и, если понадобится, мои люди понесут его на своих плечах… Мария… Все мои компаньоны…

Мечты.

Его трубка погасла. Устремленный вдаль взгляд подернут дымкой. Собака сидит не шевелясь.

Мечты. Покой. Отдых.

Вот он, мир.

27

Мечты. Покой. Отдых. Вот он, мир.

Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет: вот оно, ЗОЛОТО! Вот оно, золото. Массовое столпотворение. Мир заражен горячечной жаждой золота. Великая золотая лихорадка 1848, 1849, 1850, 1851-го, которая продлится пятнадцать лет. САН-ФРАНЦИСКО!

28

И все это пробудил к жизни простой удар киркой.

Эти ринувшиеся толпы. Сначала из Нью — Йорка и всех американских портов на Атлантике, а сразу следом за ними — из глубинных земель и со Среднего Запада. Настоящая лавина. Люди набиваются в трюмы пароходов, плывущих в Чагрес. Потом переправа через перешеек, пешим ходом, по топи болотной. Девяносто процентов из них умирают от желтой лихорадки. Уцелевшие, добравшись до берега Тихого океана, фрахтуют парусники.

Сан-Франциско! Сан-Франциско!

Золотые Ворота.

Козий остров.

Дощатые пирсы. Утонувшие в грязи улицы возникающего города мостят мешками с мукой.

Сахар стоит 5 долларов, кофе 10, яйцо 20, лук 200, стакан воды 1000. Вместо правосудия шерифа — оглушительная стрельба и револьверы 45-го калибра. А вслед за первым человеческим приливом сюда ринулись еще толпы, приехавшие из самых дальних далей, с берегов Европы, Азии, Африки, с юга и с севера.

В 1856 году Залив переплывает более шестисот кораблей, они выгружают все новые и новые толпы, которые тотчас же устремляются за золотом.

Сан-Франциско! Сан-Франциско!

И другое магическое имя: СУТЕР.

Имя рабочего, который нанес этот знаменитый удар киркой, вообще не известно.

Его звали Джеймс В. Маршалл, он был плотник и уроженец Нью-Джерси.

29

Иоганн Август Сутер, не назову его первым американским миллиардером, но он был первым в Соединенных Штатах мультимиллионером, рухнул от этого удара киркой.

Ему сорок пять лет.

Его, некогда отважного, заносчивого и дерзкого бретера, разорило открытие золотых копей в его владениях.

Самых богатых в мире копей.

Самых крупных месторождений.

Это золотая жила.

30

Но дадим слово Иоганну Августу Сутеру.

Следующую главу я переписываю из толстой тетради, обернутой в подгоревший пергамент. Чернила выцвели, бумага пожелтела, грамотность оставляет желать лучшего, почерк, изобилующий росчерками и витиеватыми завитушками, труден для понимания, язык полон непонятных, чисто местных выражений, принятых в базельских краях оборотов речи, американизмов. Если кое-где и заметно трогательное и неловкое дрожание руки, то рассказ при этом продолжает идти своим чередом, просто и незатейливо. Человек, набросавший эти каракули, не жалуется. Он попросту рассказывает все как было, ограничиваясь перечислением событий в надлежащем порядке. И нигде не отступает от жизненной правды.