свою воровскую землянку.

Не сладко житье ей с немилым вдвоем

И кажутся долгими ночи…

Тоскует она о селеньи родном;

Молчит, закрывая цветным рукавом

От слез потемневшие очи.

Не может к своим она весточки дать

В село, где крушатся не мало

О ней и жених, и родимая мать…

«Бежать, — она думает, — надо бежать

Скорее, во что бы ни стало!»

Неделя проходит — она уж не та;

Тоску на веселье сменила —

Светлей стали очи, приветней уста.

Глядит атаман, — и ее красота

Его в свой черед полонила.

Бегут для него незаметно часы —

Он с ней остается подолгу;

Для ласковых слов ненаглядной красы,

Для светлых очей и тяжелой косы

Забыл он кормилицу Волгу.

«Скажи, красота, у меня ль не житье?

Моя ль не завидная доля?

Спасибо — забыла ты горе свое,

Люби атамана: все будет твое,

Во всем тебе полная воля!

Смотри, — говорит он, взводя на курган, —

Вон, видишь, белеют в тумане

Суда? То богатый идет караван —

С низо́вых местов, из полуденных стран,

Везут мне обильные дани.

Наденешь другой, побогаче наряд,

Персидскими шитый шелками;

Алмазные серьги в ушах заблестят,

И будет убор твой девичий богат

Цветными, как солнце, камнями!»

Но силою сердца ее не возьмешь,

Он душу ее не узнает:

У ней на словах золоченая ложь,

А замысел свой, что отточенный нож,

Она от него укрывает.

Как твердый утес прибылая вода,

Тоска ее тайная гложет.

Одна у ней дума: когда же? Когда?..

А речи… Что речи?.. по ним никогда

Расстаться она с ним не может.

«Мне любо и здесь, молодец удалой,

На что мне постылую волю?

Привыкла к тебе, не пойду я домой,

Хочу поделить, разудалый, с тобой,

Твою молодецкую долю».

«Пойдем, посидим, как сидели вечор,

И помнишь? на зоречке рано,

Поближе к реке, на знакомый бугор:

Там весело глазу, трава, что ковер», —

Склоняет она атамана.

Садятся… И, лаской в конец опьянен.

На грудь полоненой девицы

Кладет утомленную голову он…

И тихо вечерний, разымчивый сон

Ему опускает ресницы.

За ними дремучего бора стена,

Они — на краю, у обрыва.

Кругом ни души… и везде тишина, —

Внизу только плещет о камни волна

Встающего тихо разлива…

О чем же тут думать? Толчок — и долой

С вершины крутого шихана,

С подавленным стоном летит удалой,

Об острые камни стуча головой, —

И нет удальца атамана…

Землянка в ту ночь остается пуста.

Почуяв кровавое дело,

На утро всплывают над ней беркута

И тщетно кругом озирают места,

Ища атаманово тело.

Усолка

(«При Грозном на Волгу, к подошве холмов»)

(Народное предание)

При Грозном на Волгу, к подошве холмов,

Точивших соленую воду,

Сошлись поселенцы на выгодный зов,

Почин положили заводу, —

Срубили жилье, окружили стеной,

И скоро возник городок соляной

На дальней границе востока,

Где степь расстилалась широко.

Усолье росло: заезжали купцы,

Рабочие шли на варницы;

Приставлены царские были стрельцы

И пушки глядели в бойницы.

Нередко в долину с соленой водой

Сбегались кочевники дикой ордой,

Скакали по русскому полю,

Людей уводили в неволю.

Кругом еще лес был, да темени гор;

Пониже — селенье и пашня,

А самый высокий венчала бугор

В лесу караульная башня.

Чуть ночью по степи затопает конь,

На ней зажигали сигнальный огонь,

И местные жители знали,

Что надо готовить пищали…

По старым рассказам в Усолье жила

Одна богатырка в то время;

Она от Усолья на степь угнала

Ногайское хищное племя.

Шло время… Седела, теряла глаза

Поселка защита, ногайцев гроза,

Могучая сила сбывала…

Усолье ее забывало.

Смеялась недавно над ней молодежь:

«Куда тебе, бабушка, драться?

На старости лет ты с коня упадешь,

Пора на покой убираться!»

Кто знает, сердилась старуха иль нет;

Но только ни слова усольцам в ответ

На это она не сказала,

Чему подивились не мало.

Покойно и мирно тянулись года

По милости страшной Усолки;

Татарских коней не видать и следа,

Замолкли тревожные толки.

Но горе застало Усолье врасплох;

В осеннюю ночь загорелся сполох,

Не даром такая тревога:

Ногайцев нахлынуло много…

Покинули полчища диких татар

Степей кочевое раздолье;

Потоптаны нивы, и скоро пожар

Осветит родное Усолье!

Из города выслана малая рать

Ногайскую силу в леса отогнать;

А с ней за одно отряжены

И девки, и мужние жены.

Дрались поселенцы… Оружия стук

Взлетал до лесистых верхушек;

Стрелу отпускал туго стянутый лук,

Рубились, палили из пушек.

Кровавая битва была горяча,

А сила росла, как в степи саранча,

И дрогнули наши средь поля:

Ждала их недобрая доля.

Тут стало понятно толпе удальцов,

Кого на бою не хватало…

Усолка в обиде: за несколько слов,

Быть может, все дело пропало!

В былые года у ней сила была;

Не даром она богатыркой слыла,

И сильной и грозной недаром

Была она хищным