Лена ходила вдоль клеток и разговаривала с собаками: кого‐то хвалила, кого‐то поругивала, к некоторым за решетку просовывала руку, гладила. Каждую собаку она называла по имени. Я же не могла сфокусировать внимание ни на одной собаке. Все похожи друг на друга, все лают, все просятся на волю, и клетки у всех одинаковые. Мы запутались, кого покормили, а кого нет.

– Вот, Лелика еще не кормили, на нем остановились, – подсказала Лена.

За несколько минут мы раздали всю кашу. Я посчитала вольеры – двадцать. В каждом по две собаки. Значит, мы покормили всего сорок собак.

– А что они пьют?

– Они пьют снег. Таджики собирают снег и насыпают им в ведра. Вода, как это ни удивительно, зимой замерзает, – иронизировала Лена. – Вот что, подождите за забором, сейчас будут выпускать на общий выгул, я кого-нибудь вам выведу, сходите в парк.

Таджикский паренек, одетый в ватные штаны и куртку камуфляжной расцветки, пошел вдоль вольеров и хорошо отработанным движением стал открывать по очереди все клетки. Грохотали задвижки, скрипели петли, лаяли собаки. Они, как ручейки, вытекали из своих вольеров и впадали в общий поток в проходе между клетками. По мере движения паренька поток все увеличивался, наполнялся мощью и лаем, но хлынуть ему было некуда – кругом заборы, сетки и клетки. Засидевшись в тесных вольерах, собаки готовы были бегать и прыгать, но скоро волнение спало. Одни ходили кругами, другие сидели на холодной и грязной земле, некоторые играли, толкаясь и покусывая друг друга.

Трем собакам повезло – они успели занять места на теплых канализационных люках, от которых шел белый пар, и задремали. Видимо, это была единственная возможность хоть немного согреться. Еще несколько собачек уселись рядом, будто ожидая своей очереди на тепло.

Я нашла точку, откуда был сделан кадр, так тронувший меня. Теперь я видела сцену на фотографии своими глазами. Обязательно вернусь сюда с камерой.

– Это Макс! – Лена вывела большого пушистого пса и вручила мне поводок. Мы вышли за ворота приюта, и Макс дернул в сторону парка. Я еле успевала за ним, а Леша и Санька за мной. В парке Макс не успокоился, все рвался куда‐то. От натяжения ошейник впивался ему в горло, пес кашлял, но все равно тянул. Мне было трудно его удержать, и я передала поводок Леше. Они сделали круг вдоль забора и мы решили отвести Макса обратно. Слишком выматывающей оказалась эта прогулка.

Потом был Байкал. Байкал шел спокойно, но на ласку не отвечал и играть не пожелал. Как ни старались мы с Санькой с ним подружиться, ничего не получилось. Пес был равнодушен и, казалось, ждал, когда же от него отстанут.

Лелик, такой активный и прыгучий в клетке, гулять в парке не захотел, тянул в приют, как будто боялся, что за ним придут хозяева и не застанут. Пришлось вернуться.

Мы замерзли и устали. Устали от адского лая и ужасного запаха, суеты и беготни, бесконечной просьбы в собачьих глазах. Устали сочувствовать и переживать. Подавленные, сели в машину и долго ехали молча. Ближе к дому стали делиться впечатлениями. Саша сказал, что хочет обязательно поехать в приют еще раз, но только чтобы ему разрешили самому кормить собак. Мы с Лешей решили, что наша поездка была не слишком полезной. Потратили целый день, а накормили всего сорок собак. Настроение после увиденного ужасное, обувь грязная, одежда пропахла. А главное – все бессмысленно, кашей проблему не решить.

– Как ты думаешь, – спросила я у Леши, – из этого может получиться кино?

– Это такая тяжелая тема, а ты очень впечатлительная. Пожалей себя.

Вечером Санька задумался вслух:

– Вот у меня подушка и одеяло. А как же сейчас собаки в приюте?

Мне нечего было ответить.

– Я, когда вырасту, возьму где-нибудь миллион и построю теплый и большой приют для собак. Буду кормить их кашей каждый день. И воды там будет сколько хочешь.

– А что ты станешь делать, когда миллион закончится, а собаки захотят есть? – спросила я, выключая свет.

– Не знаю, – разочарованно ответил Саня.

* * *

В приют мы больше не ездили, но в мыслях я была там каждый день. Идея снять документальный фильм про приютских собак не отпускала.

Пока меня терзала нерешительность, ушла зима. Москва потеплела и посветлела. Время проходило, а я оправдывала свое бездействие ожиданием какого-нибудь знака. Мне словно не хватало последней капли сопереживания, чтобы взяться за камеру. И вот однажды эта капля все-таки набралась.

По обыкновению на майские праздники мы поехали в деревню, в Тверскую область. Там настоящий деревенский дом с бревенчатыми стенами, печкой, резными наличниками на окошках.

Мыши, крысы, кроты и ежи – наши привычные, хоть и нежеланные соседи. Поэтому когда я услышала возню и странное попискивание под полом в кухне, то расстроилась – подумала, что в доме опять завелись грызуны. Но прислушавшись, поняла, что возня не крысиная, копошился кто‐то покрупнее.

Я часто видела возле нашей деревни разных диких зверей: косулю, зайца, лисицу. Однажды мы встретили четырех медвежат! Но всех их я наблюдала только издалека, как правило, из окна машины. А тут такое – неведомый зверь прямо в доме.

Пол в кухне из широких досок, между досками щели. Я направила луч фонаря через щелочку и увидела чей‐то шерстяной бок. От неожиданности отпрянула. Кто бы это мог быть? На мой зов прибежали Леша и Санька. Они тоже заглянули в щель и удивились – там какие‐то зверьки, но какие именно?

Через узкую щель видно было плохо, тем более, что зверьки постоянно шевелились и не давали себя рассмотреть. Под луч света попадали то маленькие когтистые лапки, то коричневые кожаные носики, то серые мутные глазенки.

Решили позвать соседа Колю. Он настоящий деревенский житель: часто выпивает, курит сигареты без фильтра и много знает о жизни. Уж он‐то разбирается в местной фауне.

Коля сидел в своей избе у горячей печки и курил.

– Да бросьте вы, – отмахнулся он большой мозолистой ладонью, – наверняка крысы. Чего ходить‐то?

Но деревенские будни бедны на события, поэтому когда я рассказала, что крысы эти очень смахивают на собак, Коля поднялся, сунул ноги в сапоги и направился к нашему дому.