— Позвольте, Андрей Сергеевич, — подала голос Понамарёва, едва Андрей кончил свой рассказ. Она протянула руку, чтобы поправить лорнет на носу, но его там не оказалось. Смешалась и поспешно сложила руки на столе. — Видите ли, я преподавательница. И была приглашена Владимиром Александровичем, чтобы прочитать несколько лекций хозяину и некоторым гостям. — Арина Игнатьевна подняла полный решимости и вызова взгляд на Андрея. Мол, попробуй со мной поспорить, коль тяму хватит. — И я считаю, что нам в первую очередь необходимо найти всех, кто был в доме.

— Вы совершенно правы, Арина Игнатьевна, — Андрей коротко поклонился в сторону преподавательницы. — Потому мой следующий вопрос обращён к Остину. Расскажите, кто ещё был в особняке в тот вечер?

Но дворецкий даже и рта раскрыть не успел. Где-то в глубине дома послышался женский крик.

— Наденька! — Охнула Праскевья Фёдоровна. Но это было без надобности. Андрей уже бежал в холл.

Едва он успел распахнуть дверь, как со второго этажа раздался выстрел.

****

Ковёр глушил аккуратные шаги Нади, однако полицейская всё равно боязливо оглядывалась на дверь, за которой исчез маг. Последние несколько ступеней она пролетела, будто за ней гнались мамаевы полчища. Взлетела и застыла в нерешительности, дивясь произошедшим изменениям.

Второго этажа совершенно не коснулись чудесные метаморфозы. Здесь был грязно, темно и Надя вмиг пожалела о том, что не взяла с собой если не фонарик с магическим огнём, то хотя бы обер-фельдфебеля.

Однако эти тёмные коридоры навевали смутные воспоминания из детства. Когда Надя тайком ночью пробиралась по длинному коридору сюда, к Овальному залу. Влекомая каким-то смутным воспоминанием, Надя прошла вперёд к чуть приоткрытой двери. Сквозь щель просачивался лунный свет зимней ночи. Полицейская подставила пальцы под расплавленное серебро, заворожённая этим видом и сама не поняла, как оказалась за дверью.

Овальным зал был прозван за свою форму вытянутого овала, повторяя силуэт притаившегося на первом этаже зимнего сада. Овальный зал или Большой, как его ещё называли, служил дяде Владимиру по разным случаям. Надя помнила, как на Пасху сюда вносили длинные столы, за которыми собиралась вся родня и соседи, чтобы разговеться. Хорошо Овальный зал подходил и в качестве концертного зала, и лектория. А однажды на чьи-то именины дядя устроил настоящий бал! Наденьке даже разрешили на нем немножко поприсутствовать, покуда часы не пробили десять, и гувернантка не увела девочку спать.

Теперь зал был в плачевном состоянии. Сквозь совсем уж истлевшие шторы проникал лунный свет, многократно отражаясь в тусклых зеркалах, хитро установленных в стенах так, чтобы делать зал ещё больше. Каждый шаг поднимал клубы пыли, а гниющий паркет жалостливо скрипел.

Но если крепко-крепко зажмурится, то можно было представить, как загораются сотни свечей, многократно отражаясь в начищенных зеркалах. И от того зала наполняется особой атмосферой, от которой кружится голова, а на губах остаётся сладковатый привкус праздника.

И вот уже гремит оркестр, увлекая гостей в очередной котильон, шуршат юбки бальных платьев, вплетаются разговоры, смех, шум бокалов…

— Надя?

Полицейская распахнула глаза и чуть не вскрикнула. Всё то, что она сейчас навоображала резко стало настоящим. И шум, и музыка, и тёплый свет свечей. А перед ней отец. Таким, каким она запомнила его ещё в детстве — без седины в бороде и уставших морщинок вокруг глаз, в мундире и с «Анной» на шее.

— Папа? Что ты… что я…

— Окажешь мне честь? — Он улыбнулся, в карих глазах заплясали огоньки. Наде была протянута рука генерала, затянутая в белоснежную перчатку.

Совсем растерявшись, полицейская протянула руку, вкладывая ее в отцовскую ладонь. Оказывается и она была в перчатке. В смутном подозрении Надя скосила взгляд вниз. Ну, точно. Теперь на ней был не китель вовсе, а бальное платье — корсет и летящие юбки, перчатки и ожерелье на груди. С сапфирами, то, что так любила мама, потому что оно шло к ее синим глазам.

Вальс закружил, затянул в водоворот. Надя, кажется, не танцевала тысячу лет, а ноги помнили. Папа был ее первым партнером по танцам, и Надя не знала никого, кто танцевал бы лучше. Она не шагала, летала над паркетом, полностью полагаясь на надёжные руки и отдаваясь ритму музыки. Раз, два, три, раз, два, три… В одно мгновение стало так легко, будто она — пузырик от шампанского. Хотелось взлететь куда-то к потолку и никогда больше не касаться земли. Надя рассмеялась, чувствуя, как в уголках глаз набухают слёзы.

— Что тебя так рассмешило, родная?

— Это ведь оно, да? — Надя склонила голову набок, глядя куда-то за плечо отца. На танцующие пары, на расплывающиеся огни и лица. — Та жизнь, от которой я отказалась?

— Нравится?

— Жить без забот, проводить свой досуг в светских хлопотах, а самая большая головная боль — какое платье надеть к сегодняшнему салону? — Надя улыбнулась, попыталась сфокусировать взгляд на отце, но тот мутнел и расплывался.

Никаких тебе семейных разборок и пьяных в околотке. Никаких прогулок по вечернему лесу и бессмысленному дежурству ночами в участке. Это было страшно — признать, что скучаешь по беззаботным дням, которые могли бы, но так и не состоялись. От осознания этого до боли прогибался хребет, а кости ныли, словно Надя взвалила на себя груз не по силам.

— Папа, я так скучаю, — по щекам потекли непрошенные слёзы.

— Я тоже, родная.

Рисунок танца развёл их в разные стороны. Надя прокрутилась под рукой, отчего пышные юбки красиво разлетелись в стороны. Поворот, другой, и вдруг рука, которая держала её, исчезает. Надя замерла, оглядываясь, но всё исчезло. Музыка, свечи, люди. Она снова стояла посреди бальной залы одна, в окружении сумрака и пыли.

Что это сейчас было? Она точно сходит с ума, вслед за этим столичным хлыщом. Сначала тот в окошко прыгнул, так и не объяснив, что ему понадобилось ночью в снегу. Быть может, он тоже увидел что-то…

Додумать мысль Надя не успела, сзади раздался рык. Низкий, угрожающий, он эхом отдавался где-то в грудной клетке. Девушка медленно-медленно обернулась. В паре шагов от неё стоял пёс. Огромный, ростом с телёнка, чёрный. Он скалился, обнажая огромные острые клыки, изо рта его прямо на паркет капала слюна. Глаза-угольки горели злобой, нет, даже ненавистью. Надя задрожала всем телом, чувствуя, как резко перестаёт хватать воздуха.

Она с самого детства боялась собак. С тех пор, как одна из отцовских гончих пребольно цапнула маленькую Наденьку за ногу. Ни возраст, ни служба в полиции не помогли от этого страха избавиться. Надя научилась с ним жить, обходить стаи бродячих собак в городе стороной,