- Как только, так сразу, - неопределенно ответила Юля, -спокойной ночи.

- Спасибо вам. Извините, что я орала у вас в машине, какбазарная баба. Я вообще-то не такая. Я изнутри белая и пушистая, просто снервами плохо.

Юля проводила взглядом тощую нескладную фигурку,развернулась, выехала из двора. Она не заметила, как вслед за ней со стоянкиотчалила маленькая черная "Топота" с затемненными стеклами. Юркийнеприметный автомобиль следовал за ней до самого ее дома и довольно долго ещестоял после того, как она скрылась в подъезде.

* * *

Из реанимации Сергея перевели в бокс. Те же голые кафельныестены, та же тишина и пустота, но все-таки имелось маленькое окно под потолком,за которым качались молодые елки и белела глухая стена соседнего здания. Еслиповернуться на правый бок и чуть приподнять голову, то можно было в это окошкосмотреть, правда, совсем недолго. Каждое движение причиняло такую острую боль,что искры летели из глаз. Обезболивающие препараты помогали только тогда, когдаон лежал смирно на спине.

Сергей потерял счет времени. Катя старалась с ним неразговаривать, вероятно, ей запретили. Аванесов заходил все реже, на вопросыотвечал неопределенно. А в последний раз, когда пришел, сипло пожаловался набольное горло и сказал, что говорить ему ужасно трудно.

Майор Логинов заметил, что в монотонном, мучительном течениивремени самыми яркими стали для него моменты, когда приходит Катя и делаетукол. Ему хотелось только одного - провалиться в привычное забытье. Оно утешалои отупляло.

Еще немного, и он превратится в покорное бессмысленноеживотное. Эта мысль посетила его в самый неподходящий момент, на зыбкой границемежду сном и явью, когда простые привычные вещи искажаются до безобразия иничего нельзя понять ни в себе самом, ни в окружающем мире.

Очнувшись на рассвете после порции дурного наркотическогозабытья, он обнаружил рядом с койкой Катю. В руках она держала шприц.

- Что ты собираешься колоть?

- Обезболивающее, как обычно.

- Не надо.

- С ума сошел?

-Я не хочу подсесть на иглу,- он попытался улыбнуться, - ямогу терпеть.

- Это нельзя терпеть! - категорически заявил докторАванесов, явившийся к нему через пятнадцать мииут. - Ты будешь орать, никомуспать не дашь. А привыкания не бойся. Морфий тебе перестали колоть три дняназад. Мы меняем препараты, сейчас это промедол и анальгин.

- Не надо. Я буду терпеть.

- Зачем? Терпелка у тебя не казенная.

- Буду терпеть, - повторил он и закрыл глаза.

- Ладно, - вздохнул Аванееов, - что я тебя уговариваю? Ужесегодня вечером сам попросишь обезболивающее.

Он не попросил ни сегодня, ни завтра. Он привык к боли идаже подружился с ней. Боль была честней и надежней, чем сладкий искусственныйсон.

- Рубенчик, прости меня, - шептала Галя Качерян, надраивая ибез того белоснежную плиту, - ты же знаешь, как я тебя люблю, никто, крометебя, мне не нужен. Ты улетел, я осталась одна и заболела. Стасик просто заехалнавестить меня, привез лекарства, немного выпил, не мог сесть за руль, и яуложила его в Андрюшиной комнате. Ничего не было, совершенно ничего, он мне какбрат, мы выросли вместе. Представь, если бы я тебя стала ревновать к Карине.Смешно, в самом деле!

Вспомнив о сестре мужа, которая ее не любила, Галочкарасстроилась еще больше. День она провела в слезах и метаниях по квартире,пыталась заняться домашними делами, но все валилось из рук. Вечером позвонилмуж из Петербурга, сообщил, что должен задержаться еще на пару дней. Галя пожаловаласьему на простуду, сказала, что очень соскучилась. Разговаривая с ним, она таксильно дрожала, словно у нее и в самом деле поднялась температура.

Ночью ей снились кошмары. Рубен в красной рубахе сзакатанными рукавами держал за волосы окровавленную голову Стаса и скалил белыезубы.

Утром Галя позвонила подруге Марине. Она больше не моглаоставаться наедине со своими страхами.

- Как же ему удалось не взорваться? - спросила Марина,выслушав ее сбивчивый рассказ.

- Вышел на балкон, увидел, как они возятся возле машины, ивызвал милицию. Ой, что будет! Рубен прилетает послезавтра, и его обязательностанут допрашивать.

- А он-то здесь при чем?

- Ну как же! Рубен работает у Стаса на фирме. Стас ночевал унас дома, машина стояла под нашим балконом. Нет, его обязательно будутдопрашивать.

- Интересно... А ты знаешь, они ведь могут твоего Рубенаподозревать в первую очередь. Допустим, он знал о ваших отношениях и заказалСтаса.

- Ты что! Рубен не мог ничего знать.

- Ага, конечно. Ты со Стасом спишь, уже лет десять.

- Пятнадцать, - машинально уточнила Галочка, - но мывстречаемся не регулярно.

- Это не важно. Вы встречаетесь и спите. Он приезжает к тебедомой, все происходит в супружеской постели, - Марина нервно хохотнула, - имуж, ангелочек, ни о чем не догадывается... Нет, Галочка, либо твой Рубендурак, либо ты дура.

Галочка слишком нервничала, чтобы обидеться и"дуру" пропустила мимо ушей. Но предположение, что муж ее можетоказаться в числе подозреваемых, добило ее окончательно. Она горько заплакала втрубку.

- Ладно, успокойся. Я сейчас приду к тебе, мы все обсудим,что-нибудь придумаем.

Марина жила в соседнем доме и уже через двадцать минутпозвонила в дверь. Высокая, громоздкая, с могучим торсом и толстымиконечностями, с копной рыжих и жестких, как медная проволока, кудрей, оназаполнила собой всю маленькую прихожую. От нее все время било током, и, когдаона чмокнула Галю в щеку, та ойкнула. Скинув изношенные кроссовки, Маринатяжело протопала на кухню в одних носках, по дороге щелкнула кнопкойэлектрического чайника и уселась на лавку, поджав ноги.

- Жрать дашь? Не завтракала. - Она схватила с подоконникапестрый тонкий журнал, пролистала, не глядя на страницы, отбросила, вытянулазубочистку из керамической баночки, сосредоточенно поковыряла в зубах, потомпринялась ломать зубочистку. Раскрошила в мелкие щепки и тут же взяла следующую.Руки ее постоянно двигались, что-нибудь теребили, мяли, рвали, пощипывали.Гладкое широкое лицо с мягким маленьким носом и узкими сухими губами оставалосьбезмятежно спокойным. Круглые светло-карие глаза могли очень долго, не моргая,смотреть в одну точку, и только правое веко едва заметно подергивалось.