снова это… снова нахлынуло оно… мои глаза прослезились – не от ужаса, а от красоты…

Как только я поднялась на ноги и огляделась по сторонам – как это было красиво: туманные клубы дыма, серый пепел, сливающийся в объятия с белоснежным снегом, ниспадающие дождем искры и алое платье, напитавшееся кровью.

И цветы…

Пепел, снег, искры… но откуда на наши головы падали цветы?

– Кактус, – обернулась я к доисторическому растению, что цветет раз в сто пятьдесят лет всеми цветами сразу всего пять минут. – Жаль, ты не видишь этого, Алка… жаль, ты этого не видишь…

Я вытянула руку, и мне на ладонь опустился цветок с опаленными алыми лепестками.

Вспомнив слова Кости, я смотрела сейчас на ожившую картину, которой Воронцовы шантажировали его. На той картине Алла нарисовала уничтоженную галерею и тело поверх носилок, накрытое белой простыней.

Она грозилась навредить себе и империи, если отец с матерью не станут исполнять ее волю, но в итоге получила свое будущее таким, каким сама себе и предсказала.

Не понимала я только одного – почему умерла Алла, а не моя бабушка?

Нет, я была рада, что бабушка жива, но кто такая эта «Ми» в академической формуле из изобретенной Аллой науки?

– Кира Игоревна? – произнес голос, судя по интонации, уже не в первый раз, и я обернулась, хоть в ушах все еще звенело. – Идемте, пожалуйста, со мной. Нужны ваши показания.

Мужчина накинул мне на плечи свое нагретое пальто.

Я вышла из галереи, он за мной следом. Сортовой газон Аллы окрасился неоново-синими и алыми мигалками карет «Скорой помощи», пожарных и полицейских.

– Вызовите службу отлова! У нас бешеное животное!

Я обернулась на голоса. Сотрудники, увозившее тело Аллы, не могли согнать с ее ног белого хорька, кидающегося на каждого, кто приближался.

– Стойте! Это мой хорек, не трогайте!

Вытянув руку, я позволила Гекате понюхать мои пальцы. Признав, она вскарабкалась мне на шею и свернулась теплым воротником.

– Вы Воеводин? – спросила я мужчину с седыми усами, что накинул на меня свое пальто. – Следователь?

За его спиной в паре метров стоял его напарник, которого я сразу узнала, – высокий, растрепанные волосы, очки и дергающееся тиком плечо. На его руках были голубые латексные перчатки.

– Вы были у моего дома. Когда там лежала картина. А это кто?

– Камиль Смирнов. Мой коллега, врач-патологоанатом.

Услышав свое имя, Смирнов не перестал заниматься изучением остатков оранжереи и поскорее отвернулся, скрываясь в осколках стекла и металла.

– Приветливый парень!

– Женя тоже ваш?

– Верно, – кивнул Воеводин, – как это вы поняли?

– У него оружие сотрудника военного ведомства. Это он позвонил вам из оранжереи, он все вам рассказывал. Обо всем, что тут происходило. А когда Сергей Владиславович потерял сознание у меня в спальне, он вызвал «Скорую» полицейским кодом.

– Евгений – мой сотрудник. Он приглядывал за вами всеми, как мог.

– Это вы расшифровали рисунки Аллы из палочек?

– Некоторые. Но в это никто не поверил.

– Ей же аплодировали в МГУ?

– Когда-нибудь метод Аллы изучат, но пока прогнозировать чью-то смерть математикой – разве это научно?

Я сжала в кулаке пузырек с пудрой, восстанавливающей память, – быть Аллой ненаучно от и до.

И к сожалению, «быть» сейчас звучало в прошедшем времени. Она уже была от и до.

– Почему она умерла? – задала я риторический вопрос, но Воеводин дал ответ по существу. – Она же никогда не ошибалась. «Ми» в уравнении была Мирослава – наша с ней бабушка.

– Алла не ошиблась. Она просто не знала.

– Чего в этом мире могла не знать Алла?

– Своего настоящего имени. Владислава Сергеевна назвала девочку в честь матери – Мирославой.

– Ее сон, – осенило меня. – Ну конечно! Воронцова говорила, что птица во сне подсказала дать Алле имя, как у какого-то птичьего заповедника на островах.

– Все так, – кивнул Воеводин. – Она сменила ей имя на Альсению.

– Что и требовалось доказать. Это было последнее, что сказала Алла. Господи, она поняла, что зашифровала в уравнении саму себя.

Кажется, по всем правилам траура сейчас следовало пустить слезу, но мне хотелось только улыбаться красоте великого гения.

Я теребила в пальцах ткань серого платья, испачканного кровью Максима, когда он оттолкнул меня от проткнувшего лобовое стекло дерева, вспомнив, кто именно виноват в знаке равенства между Аллой и ее смертью.

– Я убила ее, – повернувшись к следователю, я отклеила невидимый прямоугольник с куртки, – второй такой на красном ноутбуке. На компьютере вы найдете запись всего, что произошло в парнике. То есть в оранжерее.

– На что я смотрю? – разглядывал Воеводин прозрачную пленку, похожую на скотч.

– Камеры-невидимки – серые призраки. Такого оборудования больше не существует.

– Семен Михайлович, – позвал его Смирнов, – нужны силы эпидемиологического надзора. Пусть присылают всех. Тысячи образцов яда. Стойте, туда нельзя, – пробовал врач остановить меня, когда я перешагнула взорванный порог.

Я дошла до раскоряченной Пуйи, сбросившей все свои цветы за несколько минут до взрыва.

– Здесь опасно. Покиньте место преступления, – не унимался Смирнов.

– Она сказала… – поежившись, я добавила: – Алла сказала: «Скоро ты с ним встретишься».

– С кем?

– С патологоанатомом.

Плечо Смирнова дернулось несколько раз подряд, но комментировать он не стал.

– Алла никогда не ошибалась. Мы еще увидимся, нравится вам это или нет, привыкайте.

Я подняла пригоршню опаленных семян и покинула место преступления.

Невозможно спрогнозировать совершенно все. Какие бы уравнения ни изобрели ученые, в них всегда останется место для ошибок. Ошибок, которые помнят, которые двигают прогресс, которые становятся самыми яркими моментами и воспоминаниями. Как мороженое с перцем.

На подножке «Скорой помощи» сидел Максим. Врачи из вызванной кем-то элитной «Скорой» обрабатывали ему плечо, наверное, каким-то особенным йодом с ионами серебра, делая перевязку золотыми бинтами, за что выставят счет с пятью нулями. Его накрыли фольгированным одеялом, подвесив руку на перевязке в красивый черный бандаж.

– Максим, – подошла я к нему, – следователь сказал, нужно ехать в отделение и дать показания обо всем, что случилось.

– Да, мне тоже, – кивнул он, но не поднял на меня глаза, – ты заберешь эту пушистую с собой? – имел он в виду Гекату.

– Богиню ночных кошмаров? Куда я без нее.

– Ну… удачи. В снах.

– Спасибо, – прикоснулась я к нему, но благодарила за другое, – если бы ты не выстрелил моей рукой, она бы попала в склад. Сквозь меня.

– Забей, Кирыч, – отворачивался он все больше, отвечая все недовольней, и я не понимала, что не так.

– Макс, мы можем дружить. Мы не знали, что кузены, когда поцеловались. Ничего другого ведь не было.

– И не будет, – вздохнул он. – Я не